У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Не совсем понятно в таком случае, куда к ч… о, прошу прощения… куда идут все наши налоги, — сердито сказал директор банка. — Если, несмотря на все жертвы, мы до сих пор не сумели обеспечить себе абсолютного технического превосходства над какими-то московитами…
— «Какие-то московиты» точно так же платят налоги своему правительству, — возразил Фрэнк, — и, надо полагать, точно так же заботятся о росте и развитии своих воздушных сил. А инженеры у них не хуже, чем у нас. Поэтому говорить сейчас о превосходстве нашей авиационной техники как о чем-то само собой разумеющемся по меньшей мере наивно…
За столом все молчали. Пастор кашлянул и поправил воротничок.
— Ваши слова явились для нас м-м-м… неожиданностью, и отнюдь не радостной, — пробормотал он, не поднимая глаз от скатерти. — Если я верно истолковываю их сокровенный смысл, в случае войны мы нисколько не гарантированы от… — Он замялся и не докончил фразу.
— В случае войны, сэр, никто ни от чего не гарантирован, — сказал Фрэнк, не дождавшись продолжения. Он оглядел притихших гостей и добавил шутливым тоном: — Я надеюсь, что нам никогда не доведется меряться достижениями с моими русскими коллегами…
— Все мы надеемся на это, дорогой Фрэнклин, — кивнул пастор, — и об этом мы ежедневно возносим наши молитвы. Будем уповать на неизреченное милосердие всевышнего.
— Милосердие милосердием, а сидеть сложа руки тоже не годится, — проворчал директор банка. — Хорошо, что мы хоть подписали эти соглашения с немцами. Немцы народ деловой… могут научить нас работать, если мы сами до сих пор не умеем!
Фрэнк поднял брови:
— О каких соглашениях вы говорите?
— Ну как же, соглашения между нашими авиастроительными компаниями и немецкими фирмами. Вы разве не читали?
Фрэнк сказал, что ничего не знает, так как уже несколько дней не видел ни одной газеты.
Новость неприятно удивила его. Он вспомнил разговор с Делонгом накануне отъезда. Неужели старый зануда был прав, когда говорил, что с немцами возможна в принципе любая договоренность?..
После ухода гостей он разыскал позавчерашние газеты. Действительно, сообщение было, но мало о чем говорящее: речь шла о пребывании в США группы представителей деловых и технических кругов ФРГ и о том, что между ними и некоторыми американскими авиастроительными фирмами заключены соглашения, направленные к дальнейшему укреплению германо-американского сотрудничества в деле обороны Запада.
Вечером он вернулся в хижину в угрюмом расположении духа. Даже странно было, что факт подписания каких-то соглашений может так подействовать на человека, абсолютно к ним непричастного. В этот вечер его не развлекли даже снимки бракосочетания герцога Виндзорского с миссис Симпсон; он сидел перед очагом и курил сигарету за сигаретой, швыряя в огонь окурки.
Конечно, его самого это не касалось — подписаны какие-то там соглашения или не подписаны. Его не касалось и то, что погиб человек, испытывая обреченную машину. В конце концов, еще меньше касался его тот факт, что подонкам из «Уэстерн электроникс» удалось подписать с его фирмой контракт на поставку заведомо негодного, устаревшего спецоборудования; у него в кармане нет ни одной акции «Консолидэйтед», ему плевать, теряет ли фирма на этом или не теряет. Все эти вещи его не касались, но он не мог проходить мимо них равнодушно, не мог просто потому, что здесь нарушались принципы, в которых он был воспитан и которые исповедовал с упрямым до фанатизма пуританством уроженца Новой Англии.
На другой день привычные хозяйственные заботы, тишина и долгая прогулка на лыжах вернули ему хорошее настроение. Почему-то он теперь больше стал думать о Беатрис, как будто воскресная новость — это лишнее доказательство всеобщей продажности — заставила его снова взглянуть туда, где ничто не продавалось, где даже измена могла оставаться чистой…
Прошло несколько дней. Однажды утром, когда Фрэнк, гогоча от холода, растирался перед хижиной снегом, его удивил шум мотора. Шум приближался, и через несколько минут из-за деревьев показался старый «форд» Джеремии.
— Ты что ж, прохвост! — радостно крикнул брат, выскакивая из машины. — Чего ж ты молчал столько времени!
— О чем? — спросил Фрэнк. У него мелькнула вдруг ослепительная и сумасшедшая мысль: Трикси сообщает о своем приезде, и дома подумали, что он знал это заранее. — О чем я молчал?
— О чем, о чем! — Джеремия дал ему тумака и захохотал. — Мы, оказывается, важные теперь персоны! Нас посылают в Германию, о нас пишут статьи в журналах! Фрэнки, скотина!
Фрэнк смотрел на него остолбенело:
— Я — в Германию? Кто меня посылал в Германию, опомнись. А что за статья?
— На почте получили свежий «Коллирс» — о тебе статья Альтвангера на десять страниц, с фотографиями, пишет, что ты в числе лучших специалистов американского авиастроения едешь в Германию налаживать какое-то там сотрудничество… Ну, статья, конечно, не только о тебе, вообще о Германии…
— Дай-ка журнал, — сквозь зубы сказал Фрэнк, быстро натягивая рубаху.
— Да нет его у меня — ма понесла показывать миссис Коулз. Едем скорее, дома прочитаешь!
Фрэнк, надев свитер, шагнул в сени и, обрывая вешалку, дернул с крючка куртку.
— Ты чего ждешь?! — яростно крикнул он брату, не попадая в рукава. — Разворачивай машину — задом мы отсюда поедем, что ли?!
После того как уехал Гейм, Беатрис несколько дней ходила как потерянная. При всей своей неопытности в такого рода делах она — хотя бы из книг — хорошо знала, что такое физическая страсть, как она проявляется и до какой степени способна поработить человека, не защищенного культурой, воспитанием или принципами. Всего этого у нее самой было вдоволь — и принципов, и воспитания; она видела на себе этот блестящий панцирь, но уже боялась дотронуться до него, втайне опасаясь, что при ближайшем рассмотрении он может оказаться раскрашенным картоном. В самом деле, временами Беатрис чувствовала себя обнаженной и беззащитной перед тем, что на нее надвигалось.
Ужасно было, что это произошло именно с нею, Альварадо. С нею, всегда такой уверенной в собственном моральном превосходстве над большинством, в своей способности противостоять любому плотскому искушению…
В том, что это искушение было только и исключительно плотским, можно было не сомневаться. Можно было не обманывать себя на этот счет, не утешаться никакими красивыми словами «о родстве душ».
О какой душевной близости можно говорить, когда нет простого понимания.
Более чем наполовину Ян был для нее непонятен. А то, что она в нем разгадала — или считала разгаданным, — никак не способствовало возникновению внутренней близости. Он был холоден к людям, равнодушен к жизни; Беатрис не могла избавиться от чувства, что даже за его безукоризненным поведением в отношении ее самой, за его почтительной сдержанностью нет ничего, кроме того же равнодушия; он просто не считал нужным снизойти до настоящего ухаживания.