У черты заката. Ступи за ограду

Слепухин Юрий Григорьевич

— Для чего?.. — повторил и он ее вопрос. — Гм, действительно — для чего? На вопрос «почему» ответить куда проще, Беатриче. Спроси вы — почему я сюда приехал, я ответил бы, что приехал потому, что люблю вас.

Беатрис не смутилась и не отвела глаз.

— Я не знаю, отдаете ли вы себе отчет в полном значении произнесенных вами слов, — сказала она сухо, словно беседуя на отвлеченную тему. — О, я не в смысле ответственности, не думайте! Меня просто интересует, что вы подразумеваете под словом «любовь».

— То же, Беатриче,

что подразумевали под ним всегда, — сказал Гейм, перестав улыбаться. — Это одно из самых старых слов на земле. Кто может вложить в него новое значение?

Беатрис помолчала.

— Ян, вы способны выполнить мою просьбу?

— Любую, Беатриче.

— Тогда я попрошу вас никогда в жизни не произносить больше это старое слово в моем присутствии. Хорошо?

— Хорошо, — просто ответил Гейм. — Я и не надеялся ни на что другое. Теперь вы поняли, почему я не сумел ответить на ваше «для чего»?

Беатрис опустила голову.

— Вы на пляж? — спросила она через минуту. — Ну что ж, идемте. Какая погода в Буэнос-Айресе?

— Вчера была гроза — утром, когда я уезжал. — Гейм тоже говорил теперь совсем спокойно, небрежным тоном, словно между ними ничего не произошло. — Кстати, здесь сегодня тоже какая-то предгрозовая духота.

— Да, — кивнула Беатрис. — Уже несколько дней.

Они пришли на почти пустой пляж — было два часа пополудни, время обеда и начала сиесты. Гейм сразу разделся и пошел к воде. Беатрис сидела с поджатыми ногами, разравнивая ладонью песок. Когда Гейм отошел на несколько шагов, она не утерпела и посмотрела ему вслед и тотчас же быстро отвела взгляд, до боли прикусив губы.

Немногие купальщики, которые еще оставались на пляже, постепенно исчезли один за другим, и теперь вокруг нее было совсем тихо и безлюдно. Только шумел прибой, и где-то далеко торопливый и неразборчивый на расстоянии голос диктора передавал последние известия. Неподвижными мертвыми складками висел красный флажок на сигнальной мачте, а еще выше в ослепительном и пустом небе густого, почти ультрамаринового цвета неторопливо описывал круги альбатрос на широко распростертых, словно изломанных под странным углом крыльях.

Беатрис сидела, скорчившись на песке, придавленная зноем, тишиной и совершенно четким, беспощадным ощущением катастрофы.

Вернулся Гейм. Опустившись рядом, он осушил руки о песок и достал из брошенной рядом одежды сигареты и зажигалку.

— Хорошо, — сказал он. — Но прибой такой, что трудно удержаться на ногах, хотя там, дальше, почти штиль. Здесь что, всегда так?

— Да, — коротко ответила Беатрис.

Задумчиво пощелкав зажигалкой, Гейм бросил незажженную сигарету и лег на спину, закрыв глаза.

— Мне лучше уйти, Беатриче? — спросил он через минуту.

Она долго молчала, не поднимая головы, потом сказала негромко, с выражением тоски и усталости:

— Ничего я теперь не знаю… что лучше, что хуже…

Она понимала, что говорит совсем

не то, но никаких других слов у нее не было. У нее не было сейчас даже никаких отчетливых мыслей, а только то же леденящее сознание катастрофы — не надвигающейся, а уже совершившейся. Ей очень хотелось повернуть голову и взглянуть на лежащего в трех шагах Гейма, но она боялась встретиться с ним глазами, а еще больше хотелось уйти, убежать, но убегать было уже поздно — она это понимала.

Они долго молчали — может быть, полчаса. Молчали и не двигались с места. Потом Гейм приподнялся на локте и посмотрел на Беатрис:

— Вы не думаете купаться?

— Да… в самом деле, нужно выкупаться, — сказала она.

Гейм встал. Беатрис достала из сумки резиновую шапочку и нерешительно расстегнула пуговку на блузке. Она почувствовала вдруг странную неловкость при мысли, что сейчас Гейм увидит ее в купальном костюме, как будто она никогда не появлялась в нем на пляже, под сотнями мужских взглядов. Словно отгадав ее мысли, Гейм отвернулся и пошел к воде.

— Прыгнем с мола?. — спросил он, когда Беатрис догнала его, заправляя волосы под шапочку. — Там гораздо тише. Вы умеете нырять?

— Я ныряю, правда не очень ловко, — ответила Беатрис.

Они дошли до конца мола. Беатрис прыгнула первой, следом за нею почти бесшумно нырнул Гейм, скользнув в глубину большой золотистой рыбой. Он оставался под водой так долго, что Беатрис уже начала беспокоиться, потом вынырнул так же стремительно и бесшумно и поплыл в сторону Торреона, жестом пригласив Беатрис следовать за собой.

Они провели в воде около часа. Небо тем временем начало затягиваться тонкой облачной пеленой, сквозь которую солнце жгло, казалось, еще сильнее. Перевернувшись на спину, чтобы отдохнуть, Беатрис тотчас же зажмурилась — так больно было глазам от этого раскаленного оловянного блеска.

— Ян, вы не знаете, отчего так получается? — спросила она, покачиваясь на зыби с раскинутыми руками. — Облака обычно дают тень, а сейчас наоборот…

— Это, наверное, зависит от их плотности, — отозвался Гейм. — В тонком слое лучи не задерживаются, а просто рассеиваются, и тогда кажется, что они идут из любой точки неба… — Он прикоснулся к ее пальцам. — Посмотрите-ка, Беатриче, альбатрос…

— Не хочется, — сказала Беатрис, не открывая глаз и не убирая руку. — Не хочется мне смотреть ни на каких альбатросов…

Здесь, вдали от берега, поверхность океана была совершенно спокойной, она дышала ровно и размеренно, и их тела медленно поднимались и опускались в сонном, убаюкивающем ритме, и пальцы Беатрис тихонько лежали в руке Гейма, словно притаившись и чего-то выжидая, и не зная, как поступить. Они покорно, словно ничего не сознавая, подчинялись ласке, потом вдруг сжали мужскую руку судорожным ответным движением и выскользнули. Резко перевернувшись, Беатрис ушла под воду, вынырнула и быстро поплыла к берегу.