У черты заката. Ступи за ограду

Слепухин Юрий Григорьевич

— Странный вопрос! — воскликнула она с немного нервным смехом. — Тебе не кажется, что для мужчины естественно желать брака с женщиной, которую он любит… и с которой спит, будем уж называть вещи своими именами!

— Беатриче, дорогая, — лениво сказал Ян. — У тебя совершенно превратное понятие о мужчинах — это во-первых. Во-вторых, есть очень много вещей, которые естественны для других и совершенно неестественны для меня. В частности, к их числу принадлежит и женитьба.

— Но почему? — с уже искренним любопытством спросила Беатрис.

— Потому что мы с тобой живем в обреченный век, Беатриче. Обзаводиться домом? Он все равно будет испепелен. Рожать детей? Если не в первом, то во втором поколении они превратятся в мутантов, пострашнее тех, что рождаются сегодня в Хиросиме…

Вскоре после этого разговора — Беатрис точно нагадала — тетушка действительно приехала без предупреждения, но, к счастью, днем, поэтому все обошлось благопристойно.

— Прекрасно, — сказала Беатрис, когда Ян сообщил ей эту новость. — Теперь, очевидно, ты будешь водить меня в меблированные комнаты?

На этот раз Ян вспылил, Беатрис испугалась даже, что он ее ударит. «Что ж, это было бы вполне заслуженно, — подумала она тут же, — и, кстати, мне уже не в новинку».

— Прости, — сказала она примирительно. — Я действительно стала злобной дрянью. Скорее всего, мне просто нужна хорошая отрезвляющая порка, но это, к сожалению, никому не приходит в голову. Послушай, Хуан, я больше не могу, мне нужно вернуться в Буэнос-Айрес…

Ян ничего не сказал. Погода в этот день была прохладной — чувствовалось приближение осени, и они укрылись от ветра в нагромождении скал возле Торреона. Беатрис успела побывать в воде до прихода Яна и сейчас сидела съежившись, в толстом колючем свитере поверх купальника. Ветер здесь все равно чувствовался, и, когда впереди с пушечным грохотом ударяла в скалу волна, швыряя вверх радужный веер пены, их обдавало мелкими, как осенний дождь, холодными брызгами.

Ян сидел молча, безучастно глядя в пустой горизонт, а потом вдруг посмотрел на Беатрис такими же пустыми глазами и сказал негромко, с тоскливой убежденностью:

— Беатриче, я пропаду, если мы расстанемся…

— Вместе мы пропадем еще скорее, — ответила Беатрис. — Пойми, Хуан, мы совершенно не те люди, которые нужны друг другу, нас ведь ничто не связывает, кроме…

Она поднялась, чтобы взять одежду. Ян обнял ее колени, прижался лицом. «Пусти, что ты делаешь, ну пусти же», — шептала Беатрис, пытаясь вырваться из его рук. Она закусила губы и быстро посмотрела вверх — с парапета набережной их могли увидеть, ей было стыдно, и стыд этот был мучительным и тоскливым. Она вспомнила вдруг, как однажды Фрэнк поцеловал ее вечером на какой-то тихой и совершенно безлюдной улочке, а секундой позже они заметили в окне человека, который, несомненно, видел всю сцену; ей тоже было тогда очень стыдно, но это был совсем другой стыд — она стыдилась своего поступка и в то же время словно где-то в глубине сердца гордилась им, гордилась своей любовью… А теперь все было совсем иначе.

— Перестань, прошу тебя! — выкрикнула она уже со слезами в голосе. Оттолкнув Яна коленом, она рванулась и потеряла равновесие.

Вокруг был только камень, серый и шершавый, но Ян успел немного поддержать ее, и она ушиблась не очень больно. Во всяком случае, не настолько больно, чтобы так заплакать: Ян в первый момент решил даже, что она сломала себе руку или ногу.

Потом он понял, что дело не в ушибе. Беатрис захлебывалась рыданиями, лежа скорчившись в двух шагах от него и пряча лицо в мокрые от слез ладони, а он сидел рядом и ничем не мог ей помочь, и вокруг них был только камень, режущий ветер, негреющее осеннее солнце и равнодушный грохот океана.

Затихнув наконец, она лежала не двигаясь, потом встала и спустилась вниз. Здесь было еще холоднее, в расщелинах между расколотыми прибоем глыбами кипела белая пена, то уходя вниз, точно ее всасывали какие-то таинственные недра, то выплескиваясь вверх после каждого удара новой волны. Присев на корточки у края скользкой, коричнево-зеленой от водорослей глыбы, Беатрис с трудом умылась, ловя в пригоршни точно играющую с ней воду. Ян помог ей взобраться наверх, она причесала спутанные волосы, оделась.

— Ты не смог бы достать мне билет? — спросила она, когда они вышли на набережную. — На что угодно, может быть, на самолет легче… В крайнем случае можно даже поездом, хотя бы в бесплацкартном.

— Я тебя отвезу, — сказал Ян спокойно, — мои ведь приехали машиной, здесь она им не особенно нужна. Во всяком случае, два дня они без нее обойдутся. Когда ты думаешь ехать?

— Как можно скорее. Если бы ты действительно мог взять машину…

— Конечно, возьму, не беспокойся. Так что же — завтра?

— Нет. Лучше сегодня вечером, — упрямо сказала Беатрис.

Вечером, около семи, Ян подъехал к отелю на маленьком «боргварде» цвета молодого салата. В машине пахло дорогим табаком и какими-то духами — Беатрис долго к ним принюхивалась, но так и не смогла определить. Не вытерпев, она спросила у Яна, что за духи у его тетушки; тот в ответ молча пожал плечами.

— Похоже на «Табу», — сказал он через минуту. — А впрочем, не знаю.

Дождь пошел, когда они отъезжали. Хозяйка, вышедшая проводить Беатрис, сказала, что это хорошая примета — к счастью. Когда ехали по набережной, Беатрис привычно взглянула направо, и сердце ее сжалось — так беспросветно мрачен был угрюмый, притихший от дождя сумеречный океан, уже слитый у горизонта с надвигающейся на материк ночью. Ей вспомнилось первое утро после приезда сюда, когда она выглянула из окна и зажмурилась, ослепленная сверканием воды и солнца, — бесконечно далекое утро, зеленое и золотое, пахнущее йодом и водорослями и звенящее криками пьяных от солнца ласточек. «Почему я не утонула в тот день», — с тоской подумала Беатрис.

Ехать пришлось медленно, асфальт скользил, под Каметом они увидели первую аварию — вокруг опрокинутого белого «бьюика» толпились и жестикулировали любопытные. Быстро темнело, машины начали включать габаритное освещение, на поворотах Беатрис видела впереди бесконечную цепочку бегущих один за другим огней, разной яркости и разных оттенков красного цвета — от холодных малиновых до горячих огненно-оранжевых. Дождь лил не переставая.

К девяти часам они миновали Пиран, не проехав за два часа и сотни километров. Увидев мелькнувший в свете фар указатель «Буэнос-Айрес — 318 км», Беатрис подавила вздох. Раньше утра они до столицы не доберутся, это уже ясно.

— Если устал, поменяемся местами, — предложила она Яну.

— Что ты, — не сразу отозвался тот. — По этой проклятой дороге только тебе и вести…

Беатрис сообразила, что это были едва ли не первые слова, которыми они обменялись в пути.

— Более тяжелой трассы я в жизни не видел… — сквозь зубы сказал он через минуту. — Подумать только — шестиметровое полотно при таком движении… Качо Мендес едва не разбился здесь в прошлом году, а уж он водит…

— Кстати, что с Мендесами? — спросила Беатрис. — Норма мне давно ничего не пишет…