У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Я этой зимой видел их в Театре Колон, — отозвался Ян, не отрывая взгляда от стоп-сигналов идущей впереди машины. — И потом был у них однажды… Играли в канасту…
— Где они сейчас живут?
— Они купили квартиру… в одном из этих новых домов на Кабильдо. Квартира ничего… но обстановка у них чудовищная — рококо а-ля нувориш. Качо, бедняга, дико пьет.
— Серьезно?
— Да… Норма, мне так показалось, даже не дает себе труда скрывать от него свои развлечения…
Беатрис опять замолчала. С Нормой она дружила очень давно и то как-то скорее по привычке, Качо Мендес
Уже за полночь они остановились перекусить — в том самом ресторанчике, где месяц назад Беатрис встретилась с синим «манхэттэном» и Хилем Ларральде. Она думала сейчас об этой встрече, сидя над остывающей чашкой кофе и глядя в залитое дождем окно, за которым, в непроглядной темноте осенней ночи, мелькали огни пролетающих по шоссе автомобилей. Чудовищно, но она ни разу не вспомнила о Джерри за все это время — с того дня, как появился Ян. Или, может быть, именно вспоминать о Джерри и было бы самым чудовищным?
— Опять ливень, — заметил Ян, прислушавшись к шуму дождя за окном. — Проклятая дорога, никогда еще я не уставал так за рулем…
— Я не должна была тащить тебя ночью, — виновато отозвалась Беатрис. — Ты не очень сердишься на меня за эту поездку?
Ян усмехнулся:
— Такая умная девушка, как ты, Беатриче, могла бы и не задавать подобных вопросов. Я понимаю, бывают положения, когда серьезного разговора не получается… но тогда лучше молчать, чем произносить первую попавшуюся бессмыслицу. Едем, этот дождь все равно не кончится.
Он встал, подал Беатрис плащ, подозвал официанта. Беатрис вышла наружу и остановилась под навесом. Глухая осенняя ночь, дождь, мелькающие по шоссе фары и красные огни. Серьезный разговор? Какого «серьезного разговора» он хочет?
— Ты, надеюсь, не думаешь, что я избегаю объяснений? — сказала она, когда Ян тронул машину. — Я просто считала, что все и без того понятно. Но если хочешь, мы можем объясниться… со всей возможной в нашем положении серьезностью. Если, повторяю, ты видишь необходимость этого. Я ее не вижу.
— Великолепно, — сказал Ян, поморщившись и заслоняя глаза от слепящего света встречных фар. — Ты права, обойдемся без деклараций.
Они опять замолчали. Постепенно Беатрис начало клонить в сон. Она дремала, то и дело испуганно вздрагивая от бешеного взрева какой-нибудь встречной десятитонки, потом усталость окончательно ее сморила.
Когда она проснулась, был тусклый рассвет, машина медленно шла по городской улице. Дождь прекратился, как видно, совсем недавно, под вянущими в туманной мгле фонарями мокро блестел булыжник.
— Доброе утро, — сказала Беатрис, подавив зевок. — Как я выспалась! — Она опустила боковое стекло и высунулась наружу, вдыхая сырой воздух с ощутимым привкусом каменноугольного дыма. — Судя по всему, это уже столица?
— Да, сейчас будет Авельянеда, — отозвался Ян, — виадук мы уже проехали… — Он закинул руку за голову и потянулся, стукнув кулаком в потолок кабины. — Черт, давно я так не уставал! Знаешь, мне почему-то все время казалось, что поездка кончится плохо. Обязательно, думаю, разобьемся… Ну, теперь мы уже дома.
Беатрис торопливо показала ему рога из пальцев, трижды пробормотав «крус-дьябло».
— Почем я знаю, что ты не «джеттаторе» [102] , — объяснила она. — Думаешь, люди разбиваются только за городом? А тут еще этот туман!
— Ничего, — улыбнулся Ян, — сейчас еще мало движения на улицах, проскочим…
Уже совсем рассвело, когда забрызганный грязью светло-зеленый «боргвард», обогнув парк Лесама, выехал на Пасео Колон. Широкий проспект был почти безлюден, лишь кое-где стояли на углу группы ожидающих автобуса и трамваи шли уже переполненными. Туман стал реже, вверху угадывалось чистое небо.
102
Jettatore — человек, обладающий «дурным глазом» (итал.).
— Погода, пожалуй, исправится, — сказала Беатрис.
— Возможно.
— Ты… когда думаешь ехать обратно?
— Завтра утром.
— И долго еще собираешься там пробыть?
— Беатриче, не делай хотя бы вида, что тебя это интересует!
«Очень интересует, — мысленно ответила Беатрис, ничего не сказав вслух. — Интересует, потому что нам просто нельзя быть вместе — в одном городе, с постоянным риском встречи на улице…»
Они миновали оживленную, несмотря на ранний час, площадь Ретиро, с толкучкой на троллейбусных остановках. Промелькнули в зелени оранжево-кирпичные стены Музея изящных искусств, серые колонны юридического факультета. Вокруг опять стало безлюдно — в резиденциях авениды Альвеар день начинался поздно.
— Мне очень жаль, Ян, — сказала Беатрис, начиная собирать в дорожную сумку разбросанные по сиденью мелочи, — очень жаль, что ты так отнесся к моему решению. Я надеялась, ты сам поймешь, что это не может продолжаться…
— Ты все же хочешь объяснений, — усмехнулся Ян, — хотя и сказала, что не видишь в них необходимости. В сущности, они действительно ни к чему. Да и что мы можем сказать друг другу? Ты решила порвать со мной — не стану же я тебя упрашивать!
На углу Окампо Беатрис прикоснулась к его рукаву:
— Минутку, Ян. Пожалуйста, оставь машину здесь, не будем подъезжать к дому…
Предосторожность оказалась излишней — в столь ранний час в соседних домах спала даже прислуга. Стараясь не шуметь, Беатрис открыла калитку и выгребла из почтового ящика груду корреспонденции. Дорожка была плотно устлана желтыми и коричневыми листьями, чистое, промытое ночным дождем утреннее небо стояло над садом, свежо пахло землей и мокрой зеленью. Было очень холодно.
— Никогда не было в феврале такого холода, — сказала Беатрис, идя к дому вместе с Яном, несшим ее чемодан и дорожную сумку.