У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Заказчик предупреждает, что завтра заедет взглянуть на ваши прелести. На холсте, Элен, только на холсте… Кстати, завтра по этому поводу сеанса не будет, можете отдыхать.
— Правда? — Сеньорита Монтеро обрадовалась, как школьница, получившая освобождение от уроков. — Вот хорошо, поеду с утра на пляж, на целый день.
— Стоящее дело, — одобрил Жерар. — Где вы думали перекусить?
— Вам нравится пицца? Если да, то здесь недалеко готовят очень вкусную, по-милански. Хотите попробовать?
— Это с маслинами? Конечно хочу, Элен, конечно.
Жерар был сегодня в отличном настроении. В работе над «Вакханкой» наступил какой-то перелом, и теперь он ясно видел, как под его руками даже этот пошлый сюжет превращается в произведение искусства. Сознавать это было приятно. Приятно было чувствовать себя — за кои-то веки! — свободным от унизительного безденежья, от необходимости высчитывать каждый сантим. Приятно было идти по залитой солнцем шумной авеню Кальяо рядом с красивой, хорошо сложенной и элегантной девушкой, на которую оглядываются прохожие, — с этой райской птичкой, которая не умеет позировать. Приятно было и то, что он этой непоседливой птице доставил радость своим подарком, что он вообще может теперь доставлять кому-то радость.
В маленькой закусочной они сели за угловой столик, под вентилятором. Маленький шустрый итальянец принял заказ, для верности переспрашивая каждое слово и за каждым словом успокоительно повторяя с неаполитанской жестикуляцией: «Como no, signorina, como no, signor!» Через пять минут он бегом принес на деревянном кружке пиццу — большую толстую лепешку, залитую растопленным сыром и томатным соусом и сверху украшенную кусочками помидора, анчоусами и маслинами.
— Не забудьте пиво и кока-кола, — напомнил Жерар, — только похолоднее, пожалуйста.
— Como no, signor, como no, — закивал итальянец, молниеносно разрезая горячую пиццу на дольки.
— Нравится? — спросила сеньорита Монтеро, уписывая за обе щеки.
— Язык проглотишь. Ее что, полагается есть руками?
— Угу, так приятнее… Я еще когда в колледже училась, обычно забегала сюда после уроков.
— Какой колледж вы окончили? — поинтересовался Жерар, наливая себе пива.
— А никакого. Пришлось бросить: не было денег.
— Печально. Кстати, Элен, сколько вам лет?
— Не очень-то приличный вопрос, но вообще мне двадцать. Вы что, не любите кока-кола?
— Нет. Скажите, а вам не хотелось бы получить образование?
Элен изумленно глянула на него поверх своего стакана:
— Образование? Чего ради, Херардо?
— Ну, хотя бы ради того, чтобы приобрести специальность. Могли бы поступить куда-нибудь в бюро…
— И просиживать юбку за пятьсот билетов в месяц? — Сеньорита Монтеро сделала насмешливую гримаску. — Благодарю покорно!
Тон, каким это было сказано, заставил Жерара поморщиться.
— Предпочитаете, значит, работать вообще без юбки, — грубо сказал он. — Что ж, дело вкуса.
Сеньорита Монтеро быстро поставила на стол недопитый стакан; даже под косметикой было видно, как краска заливает ее лицо.
— При чем тут «вкус», каждый устраивается как может, — пробормотала она, не глядя на Жерара, и вдруг спросила с вызовом: — Вы думаете, мне самой очень это приятно? Конечно, вам легко судить — богатые всегда считают, что…
Голос ее прервался. Жерар тыльной стороной кисти — пальцы были в масле — примирительно погладил руку девушки.
— Вы меня не так поняли, Элен, — улыбнулся он, — я далек от мысли вас упрекать, просто мне стало вдруг обидно за вас. Я именно могу представить себе, как смотрят на вас те, другие, поэтому мне и стало за вас обидно. А насчет моего богатства я вам когда-нибудь расскажу поподробнее, если мы с вами останемся друзьями. Мы ведь ими останемся, верно?
Сеньорита Монтеро закивала головой.
— Ну вот и отлично. А теперь выпьем за нашу дружбу. Вы что пьете? Вермут? Мосо! — окликнул он пробегавшего мимо итальянца. — Два вермута, пожалуйста.
— Два? — переспросил тот, для пущей наглядности показав два пальца. — Como no, signor!
— Потешный парень, — улыбнулся Жерар. — Вообще у меня слабость к итальянцам — вот у кого учиться жизнерадостности! Правда, воевали они плохо. Приблизительно как мы в сороковом.
— Правильно делали, — сказала Беба, — если бы все плохо воевали, не было бы никаких войн. А что, Херардо, в Корее еще дерутся?
— Кажется, да. А вот и наш вермут. Ну, Беба, за дружбу?
— За дружбу. Постойте, согните левый мизинец, вот так. У нас такой обычай.
Они выпили, зацепившись мизинцем за мизинец, — на вечную дружбу.
— Теперь мы друзья, — засмеялась Беба, — даже можем быть на «ты».
— В самом деле? Тем лучше, я этих церемоний не люблю. Эй, ты! — подмигнул Жерар, состроив хулиганскую рожу.
Беба опять заразительно засмеялась.
— Ну, будем доедать нашу пиццу, она уже совсем остыла.
— Я не хочу больше. Херардо, а что там, в этой Корее? Из-за чего они подрались?
— Понятия не имею, — пробормотал Жерар с набитым ртом, — Там вообще сам дьявол ничего не разберет… кто-то кого-то освобождает.
— В Линьерсе, где я живу, в прошлом году был митинг. Прошли слухи, будто наши хотят послать в Корею один батальон, так коммунисты устроили митинг. Такая драка была, полиция их разгоняла, прямо ужас. У нас там все стены исписаны: «Янки, вон из Кореи!» Значит, там тоже янки?
— Ты лучше скажи, где их нет!
Беба тщательно вытерла пальцы бумажной салфеткой и допила свой кока-кола.
— Мне янки не нравятся, — сказала она, сделав гримаску, — фильмы у них хорошие, особенно если про ковбоев, и музыка хорошая, а сами они противные. — Она взглянула на часики и ахнула: — Санта Мария, без десяти два! Херардо, я лечу. Так завтра не приходить?