У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Ничего не подозрительная, мы просто договорились, по-деловому. Я сказала, что эти деньги отработаю. У него много заказов.
— Такие авансы обычно приходится отрабатывать в постели, моя дорогая. И ты это знаешь ничуть не хуже меня.
Линда взглянула на подругу и снова взялась за чтение.
— С тобой просто противно говорить, — после недолгого молчания сказала Беба. — На все ты смотришь как-то так…
— Как «так»? Я знаю жизнь немного побольше, чем ты. Вот и все. Да и ты ее знаешь, не прикидывайся.
— А я и не прикидываюсь… Просто я верю, что он порядочный человек, — упрямо повторила Беба, катая в ладонях пустую тыковку. — Вот! А это главное — когда веришь.
— Слушай! — сказала Линда, откладывая книгу. — Когда ты перестанешь быть дурой, интересно знать? Затвердила, как попугай: «верю», «верю»! Вспомни, что у тебя получилось с твоим Джонни Ферраро! Ты тогда тоже мне доказывала — «порядочный», «из хорошей семьи», «сын фабриканта». А ему только и нужно было с тобой переспать. А потом: «Adios muchachos!» [3]
3
«Прощайте, ребята!» (исп.) — слова из популярного в Аргентине танго.
— Не смей о нем упоминать — сейчас! — вспыхнула Беба, вскочив на ноги. — Как тебе не стыдно! У тебя нет ни капельки простого…
Ее прервал стук в дверь и голос хозяйки:
— Сеньорита Алонсо, к телефону!
— Иду, донья Мерседес! — громко ответила Линда, лениво вставая. — Дай-ка мне халат. И не вопи, я тебя просто предупреждаю. Понимаешь?
Через пять минут она вернулась и, торопливо стащив халатик, через комнату перебросила его подруге.
— Толстяк Эусебио достал кучу контрамарок на «Лили», на десятичасовой, — сообщила она, распахнув скрипучую дверцу шифоньера. — Кажется, там собралась вся наша банда. Идешь?
— Не хочу… — покачала Беба головой, смотря куда-то в окно.
— А я пойду. Дочиталась сегодня до одури… Ты почитай, не оторвешься.
— Ладно, — так же рассеянно кивнула Беба.
Линда оделась и ушла. Беба побродила по комнате, бесцельно трогая вещи, потом закурила и легла, выключив свет. Вспомнив о Джонни Ферраро, она поплакала — не так, как плакала год назад, а просто по привычке и от жалости к себе. Две выкуренные подряд сигареты оставили после себя горький привкус; она встала, почистила зубы и тщательно прополоскала рот. В коридоре дон Пепе оживленно обсуждал с кем-то шансы жеребца Патрисио, где-то через улицу Карлос Гардель рыдающим голосом пел одно из своих знаменитых танго, за стеной уныло и настойчиво тренькал неумелый гитарист. Беба ворочалась с боку на бок, пытаясь уснуть. Когда в час ночи вернулась Линда, она еще не спала. Та начала раздеваться в темноте, едва слышно мурлыкая такты какой-то незнакомой песенки.
— Можешь зажечь свет, я не сплю, — вздохнула Беба. — Хороший фильм?
— Хороший, советую посмотреть. Там эта Лесли Карон, француженка. А у меня новость — знаешь, кого я встретила? Своего бывшего патрона из «Teatro de Revistas», носатого Линареса. Когда мы прогорели, я слышала, будто кредиторы его засадили, — а сейчас снова выплыл. Такой шикарный, в английском костюме, на пальце вот такой бриллиант. Но самое главное, что он опять собирает труппу — готовит сейчас какое-то новое обозрение, и вроде у него уже наклевывается турне по перешейку. Коста-Рика, Гондурас, Никарагуа… если не врет. Так вот он опять приглашает меня к себе. Что ты скажешь?
— По-моему, он жулик…
— Ясно, жулик, это я и без тебя знаю! Но импресарио он хороший, этого у него не отнимешь. Зарабатывает сам и дает заработать другим. Если предложит честный контракт, я, пожалуй, поеду. Надоело мне здесь до смерти, по крайней мере попутешествую…
— Пожалуй, — согласилась Беба. — Ты завтра не работаешь?
— С моим поработаешь, жди! — закуривая, Линда дернула плечом. — День пишет, неделю думает… Психопат несчастный. С удовольствием бы его бросила — все-таки противно, когда тебя изображают в виде какой-то кучи треугольников. А тебе и в этом повезло, подумай.
— О да. Я у него на холсте получаюсь даже красивее, чем на самом деле. Поедем с утра в Оливос? Я тоже свободна, искупаемся, пожаримся на солнце.
— Если будет погода, можно съездить. А теперь давай спать. Бай-бай, беби.
Дон Ансельмо Руффо оказался точен по-американски — ровно в пять минут двенадцатого в передней раздался короткий звонок. Жерар лениво поднялся с дивана и, выколотив трубку о край пепельницы, пошел открывать.
— Прошу, — кивнул он, увидев маленького сухого старичка в черном, с крокодиловым портфелем под мышкой. — Как дела, сеньор Руффо?
— Благодарю вас, — пискливо ответил старичок, — дел слишком много, чтобы они могли быть хорошими. Приходится работать, несмотря на возраст, сеньор Бюиссонье.
Войдя в гостиную, он положил портфель и перчатки и, вынув из кармана старомодное пенсне, криво нацепил его на нос.
— В половине двенадцатого у меня заседание административного совета, так что я только на минутку… — Он выжидающе глянул на Жерара.
— А я и не собирался вас задерживать. Заказ в основном выполнен, через недельку сможете за ним прислать. Может быть, у вас будут какие-нибудь дополнительные указания… Прошу сюда, налево, здесь у меня временная мастерская.
Остановившись перед «Вакханкой», Руффо сцепил за спиной пальцы и с минуту молча разглядывал картину. Натянутое выражение его морщинистого личика, когда он обернулся к Жерару, сразу показало тому, что заказчик разочарован.
— Это и все — в основном? — кашлянув, тонким голосом спросил Руффо.
— Разумеется, не считая фона и деталей.
— М-да… Конечно… — Руффо снял пенсне и принялся тщательно протирать стекла носовым платком. — Говоря откровенно, сеньор Бюиссонье, безусловно, вещь талантливая, нет спора, но, говоря откровенно, я ожидал несколько иного.
— А именно? — спокойно спросил Жерар.
— Видите ли, дорогой маэстро… Мы с вами не дети, не так ли?.. Я думал, что в разговоре с вами достаточно ясно дал вам понять, какого типа вещь мне нужна… М-да… Повторяю, мы с вами — взрослые мужчины…
— Вы сказали, — возразил Жерар, вскидывая бровь, — что хотели бы иметь картину «игривого», как вы изволили выразиться, содержания. Этим вашим указанием я и руководствовался. Мне кажется, выражение лица и поза этой молодой дамы достаточно игривы. По крайней мере, я не рискнул бы повесить эту работу в доме, где бывает подрастающая молодежь.