У друкарей и скоморохов
Шрифт:
Бажен постучал. В калитке сразу же показалась высокая девка, смерила скоморохов голубыми глазами и закричала:
— Вот и они, слава богу! Живо забирайте свои бесовские орудия, и чтобы я их больше…
— А есть ли, любезнейшая девица, в доме человек мужского полу, отец либо брат твой, с кем поговорить можно было бы? — вопросил, сдвинув свои будто нарисованные брови, Бажен.
— Заходите, заходите, гости дорогие, — раздалось за спиной девки, и она исчезла, словно выдернутая из калитки. На её месте явилась фигура в
— Вот, молодость вспомнил. Заходите, мою дурку не слушайте. Что, обошлось?
— Как сказать. Тебя, дядя, воевода кличет. Мы же, коли позволишь, во дворе обождём.
— Чудно это вы — из воров да к воеводе в посыльные. Бегу, только переоболокусь… А меринка вашего я у хлева привязал.
В дом Бубенист забыл их пригласить, исторопился. Уселись на телегу. Атаман поглядел на солнце, вынул из мешка сухари и по луковице на брата. Потом крикнул:
— Хозяюшка! Хоть кваском бы угостила!
Вместо угощения из сеней донеслось пискляво:
Сватался за Машеньку из деревни скоморох, Сказывал-рассказывал про именье про свое: Есть у меня, Машенька, есть волынка и гудок. «Думаю-подумаю, я за этого пойду, Выйду ли на улицу, сяду у ворот — Кто бы ни прошёл, всякой тётенькой зовёт: — Здрава буди, тётенька, скомрахова жена! Экая разумница, какой чести дожила».— Вот несчастье-то, — громко пожалел певицу Томилка, — сначала батьке, а потом дочке медведь на ухо наступил!
В сенях что-то стукнуло.
Васка пошел искать Голуба. Меринок тоже решил уже, наверное, что там, у приказной избы, они расстались надолго. Он радостно встретил Васку, положил другу на плечо умную голову. Малый скормил ему корочку и зашептал в теплое мохнатое ухо:
— Вот видишь, Голубок, мы таки идём на Украину: может, и найдем кого из родичей… И окажется у нас богатый дядя, одарит меня золотою казной. Я тебя пущу тогда на самый лучший зелёный луг отдыхать, Бажену справлю новый обьяринной кафтан, голубой с золотою нитью, а себе… себе накуплю книг и пряников.
Он закрыл глаза и попробовал представить себе этого доброго, богатого дядю, но лицо дяди получалось слишком похожим то на отцово, то на лицо Бажена, а то и совсем расплывалось… А вот тётю он увидел, как живую: красивая, как хозяйка Райгородки, в такой же парчевой кике на голове, только ещё добреё она была, душевнее…
— Васка, дуй к нам!
Там, у телеги, Бажен и Томилка склонили повинные головы перед расстроенным Бубенистом.
— Из-за вас, чертей, снова в эту кашу попал… Да что я тут, на дворе, ляпаю языком? Идите в избу!
В избе расселись на лавках. За занавескою у печи кто-то возился.
— Матрёна, не береди ты мне душу, исчезни с глаз! Про дело нам беседа.
Девка хотела, уходя, хлопнуть дверью — не вышло, та закрывалась с трудом.
— Что смотрите? Так и живу, Служба не доходная, куда уж… Своих больше потратишь, а потом попробуй из казны выбить: только через Москву, по челобитной. Эх, снова ехать!
Бетон рассмеялся и спросил:
— Что ж ты нам, дядя, в Зыбкове пули-то отливал, что с литавры служишь, что в походы на воинских татар ходил?
— Служил и ходил — да только лет десять тому назад пробил меня татарин стрелою. Еле покойница моя Степанида, она у меня в травах знала толк, отчитала, выходила. Вот и нашёл тогдашний воевода мне новую, по силам, службу — а ну её совсем!
— А на ярмарке той зачем отирался?
— На Зыбковской? Были там купцы из Вильно и один старый мой знакомец, львовский…
— Нам в твою службу не вступаться, — отрезал Томилка. — Прижал нас воевода — ладно, сходим разок, сделаем. Атаман, ты передай ему, чего там воевода требовал, ты ведь запоминал.
— Ты, дядя, сам про всё, небось, ведаешь.
— А как же. Это я к Настасу ходил зимою, не застал, он ещё в Варшаве был…
Дверь распахнулась. Молодая хозяйка стала в ней, подбоченившись.
— Батя, эти вот гости поселятся у нас, или как? Кашу и на них ставить прикажешь?
— Или как… Ты вот что, Матрёна, собери мне мешок в дорогу. Денег добыл сегодня, тебе оставлю… И не реветь мне там! Утром съедем со двора.
— Дождешься ты у меня, реветь, — на этот раз ей удалось-таки хлопнуть дверью.
Андрюша нагнул седую голову к столу и зашептал:
— Бесится, что опять ухожу. Болеет за батьку… Ей эти проведывания — нож острый!
— Боится одна оставаться, — поддакнул Бажен.
— Чего ей бояться? Грабить у нас нечего. Караульные почитай рядом. Да и самопал я ей всегда набитым оставляю.
Вслед за ним и весёлые поглядели на стену, где висело ружье, безбожно исцарапанное и потертое, однако знавшее, по всему видно, хозяина и познатнее, и побогаче… Даже Васка догадался, что самопал был турецкой работы.
— А отчего с собою не берешь?
Бубенист только отмахнулся от атамана.
— Ну, дядя, ты как хочешь, а я с голыми руками идти не согласен, — Бажен оглянулся на своих. Томилка угрюмо кивнул, Васка восторженно вытаращился. — Возьми вот два рубля, пойди, челом бью, достань две пищали малые, покороче, но чтоб злые были, свинца к ним, пороховницу с зельем… Все простое, без завитушек этих, — показал на стену, — однако понадежнее чтоб…
— Не разумеешь, что ли? — покосился на него Бубенист. — В нашем деле сподручнее без огненного боя. Станут досматривать, найдут — а зачем весёлым пистоли?