У друкарей и скоморохов
Шрифт:
Поздней ночью скоморохи сползлись голова к голове на совет. Бажен зашептал первым:
— Смекаю, что веревки перерезать надо будет утром, как заново нас этот пёс свяжет, и чтоб резать не до конца, а таким макаром, чтобы сподручно, как пора придёт, разорвать.
— Верно рассудил, атаман. Как поедем бором великим (там, под Киевом, леса большие), я свистну. Мы с малым налево тогда…
— Дядя Андрей, а можно мне с Баженом, а?
— Добро, вы налево, а мы с храбрецом Томилкой направо. Сходимся в пятницу, в полдень, на Торговой площади в городе у ворот Братской школы на Подоле. Там спросите, где это… И если в эту пятницу до Киева пробраться не успеете, то в следующую, ясно? Слушайте ещё раз…
— Дяденька, а почему бы нам сейчас не убежать?
— Эх ты, а ещё грамотей! Не видал разве, что ляхи на ночь обозом осадным становятся, блюдясь запорожцев. Наша телега внутри, нам отсюда, из обоза, ночью не выйти.
Храп, так успокоительно звучавший сверху, вдруг прекратился. Жолнер Тимко замычал, прокатился по телеге, повозился и задышал спокойно.
— Жаль, пистоли сейчас не выковырять. Братцы, вот что ещё: сбегать — так всем! Кто заробеет, зазевается, того в Киеве ляхи ещё пуще будут мучить, за всех спиной ответит.
Общий вздох был ответом Бубенисту. Бажен отозвался неохотно и не сразу:
— Некому тут робеть, дядя… А за Ваской я присмотрю.
Ближе к утру Васку разбудил конский топот. Очнувшись и подняв с земли голову, он увидел, как караульный с факелом провел какого-то гайдука к шатру ротмистра, и снова задремал.
Чуть свет поднялась суматоха. Слуги разжигали костры, связывали постели. Бегая вокруг своих панов, обматывали их широкими поясами, затягивали на них ремни доспехов. Позавтракали шляхтичи в спешке, не заливаясь, как обычно, по уши вином. До обозных мужиков, а значит — и до чутких ушей Андрюшки Бубениста дошёл слух о том, что от гетмана коронного прислан роте приказ идти на Переяслав, а там, под Переяславом, окопавшись, не выпускать мятежных казаков из города, пока не подойдет сам гетман коронный с войском.
Скоморохам не пришлось долго гадать, что будет с ними. Подъехал челядник пана Чайковского, Дарда, и с ним ещё один жолнер из тех, кто захватывал ватагу под Прилуками. Челядник мрачно приказал Тимку собираться побыстрее, крепче связывать лазутчиков и тут же отвесил ему подзатыльник за нерасторопность. Жолнер, сплюнув, добавил, будто в утешение:
— Повеземо отых вот до Киева.
Ещё раз, уже по-иному, сыграла труба. Началась ещё большая, чем прежде, сумятица, и вот, наконец, рота построилась на дороге. Впереди встал знаменщик с хоругвью, за ним трубачи, барабанщики и литаврщики, а там, по старшинству, товарищи со своей челядью.
Пан ротмистр на сером в яблоках злом жеребце гарцевал перед строем. Алый бархатный плащ падал на круп коня, золоченый панцирь сиял на солнце. Лихо подбоченившись, он поднял руку, грозно повел очами и вдруг увидел рядом с собою нелепо раскрашенную телегу с пленниками. Пан ротмистр дернул седым усом, погрозил челяднику Дарде и тронул поводья.
— Панове гусажи, — и с лязгом вылетела из ножен сабля с крестообразной рукоятью и протянулась в ту сторону, откуда вечером пришла рота. Все повернули туда головы, и даже Томилка ухитрился высунуть свою из телеги, да только не было в той стороне ничего, кроме весёлых зеленых бугров, двух полосок озимых и петляющего между ними просёлка.
Пан ротмистр прокричал речь, упомянув в ней о казаках и о Переяславе, махнул перчаткой музыкантам и вместе с офицерами поскакал в голову двинувшейся роты.
Гремели, звенели и даже шипели литавры, пищали труби, реяли павьи перья на шишаках, блестели доспехи шляхтичей, начищенные стволы карабинов и боевые молоты на плечах слуг, острия пик грозили самому небу, топорщились усы на сытых круглых лицах — и как много их было, этих гусар!
— Дядя Андрей, сколько же их в одной роте?
— Шляхтичей-товарищей сто, да у каждого такого товарища конных слуг с оружием до десяти человек, вот и считай…
Проезжали знакомые возчики, один из них оглянулся и что-то вроде крикнул. А вот и обоз исчез зa бугром — и остались от роты только кучи лошадиного навоза, мусор и кострища — как после ярмарки, подумалось Васке. Сейчас и музыка смолкнет.
Челядник высморкался, ударил своего гнедка под бока сапогами и выехал на то место, с коего держал речь пан ротмистр.
— Слухать меня, бесовское отродье! Едемо до Киева. Зараз Тимко поиде с карабином у руках за возом и першого, кто зашевелится, свинцем пригостит. А коли, не дай того Боже, — он снял шапку и перекрестился, — проклятые запорожцы наскочут, теды… Что с нами потим не будет, а вы першыми до свого пекла помандруете! Понятно ли я казав, москали?
Пан Дарда утер пот (речь была долгой) и похлопал по рукояткам двух пистолетов в кобурах по сторонам передней луки седла. У Васки перехватило дыхание: пока Тимко, рот свой дурной разинувши, слушал ротмистра, он сумел надрезать верёвки на руках Бажена и Томилки, а в последний момент успел вернуть лезвие Бубенисту.
— Пан шляхтич, — заговорил вдруг Томилка, — ты хоть и не нашей веры, а всё русский будто человек… Возьми себе нашего Петрушку со всем потешным устройством, он больших денег стоит, да только пусти нас на волю, а, пан шляхтич?
— Добре. Как вас повесят, а рухлядь вашу продавать будем, не продешевлю тепер, ха-ха! Сахно, не спи! Привязуй свого буланого до возу, бери вожжи!
Полдня они ехали безо всяких приключений. За Борисполем пошли густые леса, однако Бубенист всё не свистел: Тимко не дремал и держал карабин наготове, а там и челядник чаще начал пропускать телегу вперед, потом накрепко пристроился радом с Тимком, глаза его то и дело ощупывали пленников.
Вдруг жолнер Сахно облегченно перевел дух, а челядник, пришпорив гнедка, в два счета обогнал телегу, остановился, сдернул шапку и принялся кланяться и креститься. Васка поднялся в телеге повыше, увидел за кустами голубую полосу Днепра, церкви на кручах и охнул. Бажен заскрипел зубами, а Бубенист, безмятежно уставив в небо свою седую бородёнку, промолвил:
— Вот ты, парень, и увидел Киев, мать городов русских.
Глава пятнадцатая, а в ней объясняется, почему скоморохи сумели переправиться через Днепр, а коронный гетман Станислав Конецпольский не смог
— Дывысь, дывысь, хлопче, — радостно засипел пан Дарда, натягивая шапку. — Ставлю злотого, что больше ты этого не побачишь. Ото Зверинец, киевская гора. А ото киевская святыня перед тобою — греко-католический Выдубецкий монастырь, а там, от за тою горою, головный наш, соборный храм — святая София!