У друкарей и скоморохов
Шрифт:
— Твоя правда, хозяин, — Бажен покорно склонил голову. — Ни в какие ворота не лезет: весёлые — и на дворе митрополичьем.
— Что блазни? И не то даже, — отмахнулся хозяин. — Недобре, что из Москвы пришли. А что до мертвяка, то я придумал одну штуку, ну прямо казацкую хитрость, настоящий фортель. A ну, хлопцы, подсадите ляшка на коняку!
Васка отвернулся. Слышно было, как суетился гнедок и кряхтел Томилка.
— Засувайте ноги до стремян! — Скрипнул засов. — Никого в переулку… Ану, кнутом тую жолнерскую скотинку! Так!
Заржал обиженно гнедок, ударили в землю его копыта. Снова скрипнул засов. Васка поднял голову.
— Вже краще… Ляшок конный, из саблею, не лупленный совсем, даже и в сапогах. Уси подумают, что с битвы его так конь вынес.
— То не поляк — русин, унеят заклятый, — счел нужным уточнить Бубенист. — А пистоли его я вынул.
— Собаке собачья и смерть. Ну, отепер можно и познакомиться. Я естем школьный мастер и типограф Спиридон Соболь, по отчеству Богданович. Тии ляхи и унеяты батьку моего загубили, и мени воны от здесь стоять… Вам допоможу. Токмо куда ж вас определить?
— Так ты книги печатаешь, мастер? А наш малый, Васка, был на Москве в учениках у резца, что служит на Печатном дворе, да и сам он там отирался.
— Не брешешь? О, теды мне отрочек сей — дарунок божий! Хочешь у подручные? А то я зараз майже один: и швец, и жнец и, — звиняйте, панове весёлые, — на дуде игрец! Мой подручный, славетный пан Селивон Рыболов, годен токмо ворот крутить да стопы бумаги таскать — и то наглядаты треба, чтоб пресс не разломал и дорогую бумагу не помял… Еге ж! То ж он, панове, лайдак, за водою поехал и ворота не закрыл! Вот до него, Селивона, на квартиру и пошлю вас. Там безопасно…
Совсем уже сон стряхнув, печатник Спиридон сыпал теперь словами, что горохом. Васка, не всё в его быстрой речи разбирая, перестал вслушиваться и задумался вот о чём: как это может один человек, ну пусть с подручным, создать и в мир выпустить печатную книгу? На Москве у одного стана десять человек трудятся.
— Не гоже нам вот так сразу идти со двора, любезный хозяин, — сумел вставить слово Бажен. — Мы в таком сейчас образе, что доброму человеку и плюнуть некуда. Меня теперь не хуже нашего Голубка чистить надо…
— Сегодня ночуйте вже тут. Зараз мыльню на огороди вытопим, а придет моя стара, ваши ризы роскошные перемоет. Сами ж посидим за чаркою-другою, покалякаем…
Только сейчас Васка понял, какой знакомый, давно уже его ноздри дразнивший запах стоял во дворе: был то запах жженого сена, на густой олифе замешанного, запах краски типографской.
— Давайте, хлопцы, распрягайте. Коней на конюшню, он там. А сами потом до меня, от у тую дверь, там моя светлица.
В ворота постучали. Мастер Спиридон изменился в лице и, помедлив, спросил:
— Кто це колотится? Тут двир митрополита Киевського.
— Одчини, пане Спиридон. З нами отец преосвященный, — отвечал грубый голос.
В отпертые поспешно ворота въехали два всадника в темной одежде, однако вооруженные до зубов, развели, с коней не сходя, створки ворот пошире и пропустили во двор небольшую черную карету, запряженную двумя только смирными лошадками, а за нею ещё с полдесятка конных, также обвешанных оружием. Во дворе сразу стало тесно.
С козел тяжело спрыгнул здоровенный послушник и помог выбраться из кареты сухонькому старичку-монаху, потом пошарил в карете, вытащил осторожно высокий резной посох и с поклоном вложил его в руку церковному иерарху. Мастер Спиридон, стоявший уже наготове, склонился над протянутой ему желтою, в темных веснушках рукою. Митрополит небрежно перекрестил его.
— Здрав будь, Друкарю. Снова спал, не выспишься все. И во время якое!
— Писля трудов тяжких, пресвятый отче. Ведаешь сам, тружуся я один.
— Время якое… Сторожу пришлось оружием обвесить, як гайдуков панских… Треба. Челядника моего, покойника Петра, да трех монастырских подданных ляхи на улице на штуки саблями посекли за то токмо, что русины.
— Ведаю про то, пресвятый отче.
— Як робота посувается? Скоро ли выдрукуешь «Апостола»? Грошей я тоби дать не зможу…
— Так-сяк справлюся, отче. На родине моей, на Белоруси, не перевелись ещё люди православные, которые святому делу охотно помогают.
— Гроши зараз на иную справу потребны, сбираю, где токмо возможно… У тебя не прошу, твоя справа теж потребная. Время пришло подвигов, — який философ сказав, не помнишь ли? И я забув. Старый вже, хвораю, а треба зараз пастырив молодых, к делу горячих… Молодых и делу святому Отчизны верных…
Старичок задумался, повиснув на своем посохе, потом огляделся и вдруг напустился на мастера Спиридона:
— Что то за людци обдертые? Или двор мой постоялым творится, что всякий до него валится? Та ещё из возом повапленым, из русалкою!
Васке стало стыдно перед отцом митрополитом за русалку. Работой своей он был доволен и вовсе не считал, что русалка та плохо намалёвана. Напротив, тот же Бажен уверял его, смеясь, что работа даже слишком мастерская: надо ведь, сумел сделать эту зеленоволосую тварь такой похожею сразу на двоих — не только на Вешку, а в той есть, кто спорит, кой-чего русалочьего, но и на добрую и ликом прекрасную её хозяйку… «Как давно это было! — удивился малый. — Если б не русалка намалёванная, то и лицо Вешки совсем бы забылось». Его дернули за рукав: скоморохи по очереди подходили к руке подобревшего старичка, и Томилка скорчил уже немыслимо постную рожу…
— Заждите, детки! — сказал им митрополит Иов Борецкий. — Федько, знайди лопату и зробы, что тобе приказалем… Детки! Мастер Спиридон зараз поведал мне про вас. Претерпели есте от гонителей наших. Уси зараз терплят, молитися надобно. Пане Спиридоне! Ключи у тебе, видимкны малый чулан, нехай возьмут, что им потребно из одежины. А отрочку сему замурзанному хоч бы и мой подрясник, там есть, майже новый. Я, ещё протопопом Иваном тут будучи, — он показал, не глядя, в сторону церкви, — справил его, да не доносил. Мы с отрочком зараз под одну версту, что старый, что малый. Ну, идить, детки.