У друкарей и скоморохов
Шрифт:
И он повернулся было к мастеру Спиридону, но тут шагнул вперед Бубенист и тихо, но настойчиво попросил позволения поговорить с преосвященным отцом наедине, время самое малое забравши. Митрополит взглянул на него внимательно, и Васка увидел, какими молодыми ж любопытными могут быть глаза у этого хилого старичка. Кивнув лазутчику на крыльцо, митрополит двинулся за ним, с трудом передвигая ноги.
Томилка уже рылся в кузове телеги.
— Тек и есть, верно я это боками своими почуял. Котел украли, бельишку нашему ножки приставили, ведерка кожаного и того нет, фляга…
С треском распахнулись дверцы погреба. Здоровяк-послушник отворил их, наверное, головой, потому что в руках еле удерживал берестяной, весь в земле и веревками обмотанный, короб.
— Головы пока целы — и то, считай, подарок, — серьезно сказал Бажен, не отрывавший глаз от двери, за которой скрылся Бубенист.
Уже в сумерках мастер Спиридон повел нечаянных гостей на новое место; как и собирался, к своему подручному Селивону Рыболову.
Глава семнадцатая, в коей Бажен объявляет войну Речи Посполитой, а Васка вступает в единоборство с коренным киевлянином, заключает с ним мир и начинает прогулку по Киеву
Отобедав, скоморохи облизали ложки и, но обычаю, сунули их за голенища. Чернобровая хозяйка, протирая стол, одарила их за это взором осудительным, сложила грязные полумиски и вышла, неслышно ступая босыми ногами.
— Что это было, дядя? — скучно спросил Томилка.
— Затирка. Просто тесто такое, в кипятке с солью распущенное.
— Живут, конечно, они чистенько, справно, хлебово каждому наливают в особливую миску, а вот еда бедная… Хозяин наш какого вчера осетра вытащил — и на базар сразу! И рыбою тут несет…
— Помолчал бы, утроба несытая! — осерчал ни с того ни с сего Бажен. — Чем же здесь ещё вонять может, в каморке, если хозяин здесь сети сушил? Спасибо ему и на том… Хватит отсыпаться, завтра перед светом пойдем с Селифаном, поможем невод таскать.
— Я не смогу, атаман, — сказал Бубенист. — Мнe, может быть, и ночевать с вами не доведётся.
— Казаки там бьются, Селифан рыбу ловит, ты своё дело делаешь, а мы тут… Рассказал бы хоть.
— Про те дела вам же лучше не знать — мало ли чего… Одно скажу, что на днях доведется кому-то в Путивль скакать.
— Не, я не поеду. Надо сперва мне с ляхами теми переведаться. Я их первым не задирал.
— Беда, ребята! Ваш атаман замирение с поляками нарушает и Речи Посполитой войну только что объявил. Ой, как страшно!
— Смеешься, дядя? Как нас в Прилуках вязали, что-то они про мир не вспомнили. А к запорожцам, сказывают, донских казаков много пришло. Они что ж, по-твоему — не русские? Не нашего царя подданные?
Бубенист помолчал. Зажав уже в левой руке кремень и трут, он любовался остальною, на столе разложенное снастью для курения: была там короткая глиняная трубка, набитая крученым табаком, кисет, кресало. Поднял смеющиеся глаза на Бажена:
— Про донских казаков мне ли не знать? То дело известное, что их с запорожцами водой не разольешь: то донцы на Сечи, то запорожские на Дону живут, в Крым вместе по морю ходят. Так ведь они люди воинские! Прости мне, старику, однако мушкет — это тебе, атаман, не сопелка, хе-хе…
Бажен, побагровев и набычившись, присматривался к тому, как торжественно берёт Бубенист в зубы свою казацкую трубку. Васка, забоявшийся ссоры, смотрел на них во все глаза и увидел, что трубка уже немного треснула у дыры, той, широкой, сверху, куда заталкивается табак… Вдруг атаман хлопнул Бубениста по плечу:
— Правда твоя, дядя! Только я свою сопелку на свирель променяю, а у той против одного мушкетного — целых пять стволов. Как заряжу вишневыми косточками — так одним махом — пятерых ляхов!
Заскрипела дверь, открылась шире, и в каморке стало светлее.
— Приймаете ли гостей? — спросил мастер Спиридон Соболь, попытался протиснуться внутрь, передумал и снова стал в дверях. Поздоровались, потом гость спросил:
— Хотите загадку, панове? Вот:
Хоч без окон, а с дверьми. Полна горница людьми.— Чего уж там? В тесноте, да не в обиде, — усмехнулся Бажен. — Спасибо, что помогли, пан Спиридон. Что в Киеве слышно? Мы тут, как крысы в бочке, уже ума друг у друга отведывать начинаем.
— Ясно… А в Киеве сказывают, что на той стычке у переправы казаки самого пана корунного гетмана за малым не поймали, а поймали-таки немца-капитана. Пан корунный гетман за ним крепко жалкует; сказываю, той немец свежо найманый был за великие деньги, бо ж магистер и доктор с огнистой стрельбы…
Васка припомнил длинные кудри и шелковую тряпку на шее того немца — вот ведь какие пушкари бывают!
— …Теперь пан гетман решил переправу свою добре подготовить и подготовил. Чи не слышали сегодня того воя латинского? А, забув, вы ж от костелу доминиканцев подале… Так вот, пан гетман у них службу слушал, а доминиканцы меч ему посвятили на всю Русь и с тем воем своим около костела носили.
— Подготовился он добре, а переправляется ли уже? — спросил Бубенист.
— Так зараз же все ляхи на переправи.
— А что про казаков слышно?
— Они, пане атаман, до Переяслава собираются, дорогих гостей поджидают, закуски парять-варять, горилочку гонят да в барыльца сливают. Панове, я до вас с просьбою. Пустить свого Василька, чтоб для меня по городу прогулку зробив, до Лавры.
— Хочешь ли пойти, Васка?
— Конечно, атаман.
— Ну и добре. Ляхи зараз уси на переправи. До побачення, панове.
Разминая шею, затекшую от неудобного положения во время разговора, мастер Спиридон оглядел дворик и гаркнул:
— Селивоне!
Из дверей хаты появилась растрепанная голова Селивона Рыболова, скрылась было, потом появился весь хозяин двора, уже в шапке и в свитке, наброшенной на плечи.
— Селивоне, отчего сегодня и вчора не був?
— Час такый, пане мастер. Краще вже дома од греха пересидиты… И так пан мени он яку свиню пидсунув… — и замолчал, разглядев Васку. Лицо его, и без того надутое, совсем перекосилось.