У фонтанов желания
Шрифт:
*
Я достиг пламенеющих стен мира. Пение соловья не дает уснуть. Природа сказала мне, как некогда Лукрецию: «Я не могу придумать что-то небывалое, дабы понравиться тебе. Все вещи останутся такими, какими были всегда». Неужели это все?
Напрасно, напрасно я гляжу в окно на солнце, венчающее вершину холма, над морем. Достаточно я настрадался здесь, под этим самым солнцем. Солнце уже ничего не может обещать мне. Ничему, никому уже не прельстить меня. Слишком много раз довелось мне обладать всем, и слишком много раз этого оказывалось недостаточно.
(Все эти создания, эта плоть, эта юность, которой я насладился
В этот час тунисская бухта просто божественна. Яркие, насыщенные краски, как положено в августе, а воздух — в самый полдень — полон свежести, точно в апреле… И всей этой красоты для меня будто не существует, и среди такого великолепия на душе у меня такой мрак! Едва взглянув на это божественное зрелище, я опускаю голову, чтобы не видеть его, и иду своей дорогой. Всякий раз, как я встречаю красоту и признаю ее таковой, я сразу же осознаю, что не радуюсь ей, и тогда она начинает причинять мне боль. Кто даст моей душе довольно покоя, чтобы радоваться красоте, а не страдать от нее? Кто отдаст мне человеческие существа в «неотчуждаемую собственность», которая по гражданскому кодексу распространяется на материальные ценности?
Я изнемог от пресыщения, но с мольбой взываю: кто ублаготворит меня?
Я говорю, что счастье — это желание, поиски, обещание, ожидание, первая встреча: и тут можно остановиться. Но вытерпеть ожидание я не в силах.
С нетерпением предвкушаю я время, когда, покинув Тунис, смогу мечтать о возвращении сюда{17}. Все мои надежды я возлагаю на разлуку с Тунисом и на мое очередное паническое бегство. Если бык не захотел «выйти» на пикадора, занявшего определенную позицию на арене, его стараются выманить немного дальше. Всего на несколько метров, но этого достаточно: он яростно кидается вперед.
Как это мне близко! Ведь и со мной бывает так же: стоит чуть-чуть переместиться — и все сразу становится легко и просто, не правда ли? Порой душа моя рвется даже в места, связанные в моей памяти с тяжелейшими испытаниями. Город, где вы были несчастны когда-то, кажется раем в сравнении с городом, где вы несчастны сегодня. Идеализация прошлого — одна из многих иллюзий (среди них можно назвать, к примеру, религию), которым трудно дать оценку: то ли их следует считать спасительными, то ли достойными сожаления. Одному богу известно, как действует колдовская сила нашей памяти! Из пепла рождается пламя.
Мне не терпится уехать, и мне жаль уезжать… Только соберусь уехать — и что-то удерживает меня. Только приеду — и сразу что-то меня разочаровывает. Предположим, я на день отложу отъезд, но разве может вечность зависеть от событий одного дня!
Шум волн, разбивающихся о берег, вторит ропоту сожалений в моей душе.
Море, чью недвижную гладь прорезают морщины, хмурое море, одинокое и бунтующее, как я, море, подобно мне, вечно стремящееся вперед и вечно остающееся на месте.
*
«Возможно ли, чтобы среди такой красоты какие-то существа противились вашим желаниям? Возможно ли, чтобы добыча не покорилась такому буйству желания?» Так я сетовал когда-то. Но неутоленные желания — это все-таки лучше, чем полное их отсутствие.
Целый день ушел у меня на поиски Л.; весь день, с десяти утра до семи вечера, таскался я по Тунису. Вечером я заметил ее на улице. Заметил — и прошел мимо, не заговорив с ней. И ни разу в моих мыслях не назвал я мучением этот праздник чувств, затянувшийся на целый день.
Сегодня же, глядя на тех, кто волнует мои желания, я вижу их в ореоле скуки, которую они со временем будут у меня вызывать, они словно раздваиваются, их теперешний облик меркнет перед будущим: вот такими они станут, когда я их отвергну, когда моя дверь закроется для них. «Сколь высоко я вознесу тебя, — говорит наслаждение, — столь низко ты упадешь». Пусть уж они покинут меня первыми! Пусть возьмут на себя тяготы разрыва! Пусть избавят меня от необходимости причинить им боль!
Мысль о том, что не вызывает у тебя желания, превращается в одержимость. Я растрачиваю все мои силы на вещи, которых не желаю, но от которых не могу отказаться. Как было бы хорошо, если бы я смог отказаться от всего! Ведь все то, чем мне удается завладеть, так недостойно меня!
*
Если пес наелся до отвала, а ему предлагают лакомый кусок, он отворачивается чуть ли не со слезами, печаль его безмерна; если молодой бычок пребывает в величавом спокойствии, мысль его парит в неведомых высотах, а ему предлагают покрыть корову, и все семейство, включая даже юную девицу, бесстыжую и бездушную, колотит его палкой, дабы привести в любовное неистовство, он глядит на хозяев с упреком. Вот и я, подобно им, готов умолять: да будет мне дозволено более не испытывать желания, свернуться клубком и впасть в долгую зимнюю спячку, пока аромат жасмина не вернет меня к жизни.
Ведь это пытка — испытывать желание ко всем, кто проходит мимо, но никогда не испытывать удовлетворения, разве что животную сытость, и то ненадолго, на какой-нибудь час. Видеть любой, даже крохотный огонек, — и неудержимо тянуться к нему, чтобы вспыхнуть от него и тут же погаснуть: нет, уж лучше полная темнота.
И, однако, в это же самое время я говорю себе, что больше не чувствую желания. Как сгладить это кажущееся разительным противоречие?
Уточним: это пытка — испытывать желание ко всем, кто проходит мимо, когда ты знаешь, что утоление желания принесет одну только горечь, и тебе не хватает духу его утолить, и ты целыми днями слоняешься по улицам, боишься поддаться соблазну и боишься не поддаться ему.
С приближением вечера становится легче: скоро это кончится. И ты возвращаешься домой, неудачник среди неудачников, одиночка среди одиночек.
*
Если ты ищешь какого-то особенного удовольствия, тебе придется потратить дни, недели, месяцы, чтобы добиться одной минуты наслаждения. Девять десятых времени займут у тебя неудачные попытки, омерзительные переговоры с посредниками, приступы тоски и усталости, а также редкие упоительные мгновения, которые, однако, не оправдают твоих ожиданий, которые с легкостью могут быть испорчены примесью вульгарности, и цена которых покажется тебе столь непомерно высокой, что в дальнейшем ты будешь отказываться от них, ибо мысль о предстоящих хлопотах и трудностях заранее отравит всю радость. Ни свобода, ни власть, ни деньги, — кто бы мог подумать! — ни готовность прибегнуть к недозволенному не помогут тебе с легкостью и с достоинством установить на время сладостную гармонию между людьми, вещами и тобой самим, когда действительность будет соперничать с мечтой. И я уверен: если самые могущественные люди в мире добиваются большего, чем я, то они обязаны этим только случаю.