У истоков Броукри
Шрифт:
– Что это?
Замираю. Набираю в грудь воздуха и оборачиваюсь.
– Это платье, Конрад.
Парень глядит на меня, стараясь унять злость, но вид у него оторопелый. Он нервно мнет в пальцах низ белоснежного пиджака, нервно кривит губы, нервно подходит ко мне.
– Оно черное.
– Я знаю.
– Зачем? – Его карие глаза становятся огромными. В них застывает вопрос, ответ на который сам парень не хочет услышать. – Что ты делаешь, принцесса.
– Я пришла на танцы.
Тишина. Люди смотрят на нас, Конрад смотрит на меня, а я не смотрю ни на кого. Я слышу начало какой-то красивой музыки. Фортепиано в миноре подчеркивает настроение, томящееся в моей груди,
Бофорт молниеносно становится тем же человеком, что испепелял меня ненавистью, и я больше не вижу в его взгляде прежней пылкости или же волнения. Парень выдыхает и уходит, не одарив меня объяснением.
В зале становится душно. Я оглядываюсь. Теперь на меня смотрят не удивленно и не ошарашено. Это презрение. Я – предатель. У людей такие перекошенные от злости лица. И им не хватает лишь заорать во все горло об омерзении, растущем в груди параллельно с разочарованием. Но они молчат. Они просто смотрят на меня, как на экспонат в музее, а я оглядываюсь вокруг и не вижу ни одного родного лица. Все чужие, колючие. Я пришла на пир, где наслаждаются моим унижением. Но я ведь сама этого хотела. Сама рвалась в бой, вот и получила то, что должна была. Я идиотка.
Мне страшно и не по себе. Круг становится все шире, люди отдаляются все дальше, и их взгляды убивают меня, мечут молнии. Мои плечи поникают, я чувствую себя глупо и потерянно, а затем вдруг рядом становится тепло. В оцепенении я оборачиваюсь.
Синие глаза Эриха Ривера прожигают во мне огромную, зияющую дыру, размером с те различия, что существуют между нами. Но потом неожиданно что-то меняется. Я гляжу на него, молчу, но так и рвусь спросить: что ты творишь? Они ведь видят тебя, видят, как ты смотришь на меня, как я смотрю на тебя! Но он не отходит. Парень протягивает вперед руку, а я невольно хватаюсь за нее и судорожно выдыхаю, прикрыв глаза. Он притягивает меня к себе. Кладет ладонь мне на талию, чуть ниже лопаток, и сглатывает. Я слышу, как неровно он дышит, и крепче пальцами сжимаю его плечо. А затем мы начинаем танцевать.
Сначала очень медленно. Шаг вперед и шаг в сторону. Робко и неуверенно, будто бы мы и не танцевали прежде. Теперь немного быстрее. Я не смотрю парню в глаза, упрямо и немного испуганно испепеляю пол, сверкающий от тусклых ламп. Мы движемся, музыка уносит нас в другое время, исчезают знакомые лица, сливаются в сплошное пятно взгляды и сверкающие там молнии. И звук становится шумной и изнывающей от тоски мелодией, в которой нет места просветлению, но в которой так же темно, как и в наших сердцах. Мы непроизвольно становимся друг к другу ближе, и вот я уже почти прикасаюсь лицом к его груди, а он обхватывает ладонью мою талию так, что его длинные пальцы касаются моих бедер. Мое дыхание сбивается, внутри вспыхивают искры, и я невольно поднимаю взгляд и оказываюсь в плену взволнованных, синих глаз, излучающий тепло и растерянность. Да, Эрих, смотрит на меня, а я смотрю на него. Не дышу, и он не дышит. Голова кружится, но мы стоим. Мы больше не танцуем. А колени предательски подгибаются, будто бы на мои плечи свалилась тяжесть всего мира. Наверно, так и есть, потому что, глядя в глаза Эриха, я хочу погибнуть, но не ощущать этой странной боли, желания и страха. Но я не погибаю. К огромному удивлению, парадокс, который свел нас друг с другом, еще и оживил меня, а чувства, вызывающие у людей ужас, дали
Мэлот возникает рядом неожиданно. Он хватает меня за руку и тянет на себя, будто я не могу воспротивиться. Эрих рвется вперед, но его также останавливают крепкие руки Рушь Дамекес. Она шипит ему что-то на ухо, а я плетусь за братом, зажмурившись крепко и сильно, будто не хочу больше видеть. Но затем вдруг мною овладевает злость. Я грубо и резко выдергиваю кисть из цепких пальцев брата и замираю, впялив в него решительный взгляд. Мы оказываемся в пустом коридоре, и мой возглас эхом разносится по воздуху.
– Хватит!
Мэлот оборачивается. Непонимающе встряхивает головой и переспрашивает:
– Что?
– Я сказала, прекрати. Ты не имеешь права так поступать. Я ведь…
Брат наступает на меня. С каждым его шагом я пошатываюсь назад, и в итоге меня впечатывает в стену, будто бы энергетической волной. Растерянно смотрю в глаза Мэлота.
– Ты спятила? – громыхает он, и его крик врезается в мое тело, будто клинок. – Что у тебя на уме? Какого черта?
– Я не понимаю.
– Точно, ты не понимаешь. Не понимаешь, как подставила отца. Не понимаешь, как подставила меня, нас, подорвала все, что у нас было. О чем ты вообще думала? Почему ты на него смотрела, а он…, Адора, он ведь тоже на тебя смотрел. И это платье. Черное? Ты можешь прямо сейчас собирать свои вещи и проваливать из дома. Я скажу отцу. Никто не будет против. Я уверен.
Его слова бьют по мне, будто пощечины. Он собирается уходить, а я восклицаю:
– Да, разболтай все папочке. Давай, ты только это и умеешь делать.
– Ты сама виновата.
– Да. Виновата.
– Что на тебя нашло? – Мэлот говорит тихо, но так хрипло, будто сорвал голос. В его глазах горит пламя, непонимание и гнев. – Зачем, Адора? Я никогда не мог тебя понять, а ты и не объясняла. Живешь в своем мире, со своими проблемами. Хотя бы раз попыталась подумать, прежде чем прыгать с утеса. На этот раз ты перешла границы.
– Ты даже не представляешь, как ошибаешься, - рычу я, глядя в родные глаза брата, и зло сжимаю в кулаки руки, - даже не представляешь, что границы давным-давно стерты, а мы и не замечали этого. Мы слепые, Мэлот.
– О чем ты?
– О нас. Сколько раз отец бил тебя потому, что ты разочаровывал его? А сколько раз у него возникало желание похвалить тебя? Подумай, просто подумай. Мы стали врагами, но почему? Мэлот, ведь я никогда не хотела бороться с тобой. Ты был мне нужен, но тебя никогда со мной не было.
– А ты была со мной? – Он указывает на меня пальцем. – А ты хотя бы раз спросила, какого это жить в вечном сумасшедшем доме, где, чтобы заслужить похвалу, надо из кожи вон вылезти, прыгнуть выше своей головы, вывернуться наизнанку?
– А я что – не в этом сумасшедшем доме живу?
– Но я ничего не сделал, чтобы меня ненавидели.
– А что сделала я?
– Заболела. – Мэлот проходится руками по волосам и резко опускает их вниз. – Ты и твоя болезнь, ты все испортила. Лучше бы ты умерла тогда. Родители бы пострадали, но в скором времени успокоились.
Ошеломленно распахиваю глаза. Грудь стискивают острые когти, и я ощущаю, как у меня трясутся руки. Сжимаю их в кулаки до такой степени, что ногти режут кожу, но я не обращаю внимания. Сжимаю и сжимаю, ладони сводит, а я не могу успокоиться.
– Я не…
Мэлот зажмуривается. Вонзает пальцы в короткие волосы и покачивает головой, не в состоянии закончить мысль. Он пошатывается назад. Рычит сквозь зубы, а когда вновь на меня смотрит, то выглядит совсем иначе. Его глаза блестят, губы подрагивают.