У истоков Броукри
Шрифт:
– Я должен уходить, - в очередной раз повторяет он, овевая горячим дыханием мою шею. Я зажмуриваюсь. – Меня ищут.
– И не найдут, - шепчу я. – Кто подумает, что ты здесь? Люди и не подозревают, куда нас заводит собственное безрассудство. Они знают, ты – не самоубийца.
– Видимо, они ошибаются.
Я почему-то улыбаюсь и тяжело выдыхаю, не понимая, как мечты рушатся так лихо и быстро, и безжалостно. В одно мгновение мы теряем то, что ищем годами. Медленно мы отстраняемся друг от друга, и Эрих касается пальцами моих губ, смотрит
– Я собирался уйти ночью. Уже стоял у окна, а потом вернулся.
– Вернулся?
– Да. Твои стены, они святятся!
– В его глазах проскальзывает удивление. – Я остался на несколько минут, решил прочитать пару фраз, но так и не ушел. Остановился на этой. – Эрих показывает на фразу у кровати и пожимает плечами. – Она не позволила мне уйти.
Я оборачиваюсь и читаю: «И неожиданно я задумался: если эта жизнь и, правда, единственная, почему я не делаю все, что хочу?»
Парень разглядывает надпись, а я смотрю на него. Мне неожиданно кажется, что мы с ним куда больше друг на друга похожи, чем могли предположить.
– Я не хочу убегать. И я не убегаю, а просто ухожу. Мы не прощаемся, а расстаемся, и не навсегда, а на время. Понимаешь? – Теперь он глядит на меня.
– Понимаю.
Парень хочет сказать что-то еще, но замолкает и отворачивается. Наверно, он так же, как и я, понимает, что наши отношения – чертовски плохая идея. Есть ли будущее у таких затей, есть ли шансы? Возможно, мы всегда будем довольствоваться лишь минутами, а те минуты, что мы выкрадем – превратятся в секунды. Жизнь станет сплошным кошмаром, а границы – клеткой. Замкнутый круг без надежды.
Эрих идет к окну. Распахивает раму, и волны взбушевавшегося дождя врываются в комнату, будто бы одичавшие звери. Его волосы вмиг становятся мокрыми.
– Подожди, - прошу я, подбежав к парню. Я хватаюсь за его руку как-то отчаянно, не зная, что делать, что сказать. – Там…, там опасно.
– Все будет в порядке.
– Откуда ты знаешь?
– Я и не знаю. Я просто надеюсь, Дор.
Я приникаю к парню с жарким поцелуем и сжимаю в руках его лицо, согнувшись от какого-то странного страха. Он шепчет мне что-то на ухо, я не слышу. Под грохот грома и вспышки острых молний, он уходит и оставляет меня одну. Не думала, что одиночество бывает таким: изнуряющим, будто голод. Оказывается, я многого не знаю о жизни.
Только через пару минут, я понимаю, что же Эрих сказал мне на ухо. Он сказал: что бы ни случилось. Я думаю о его словах большую часть дня, а к вечеру добавляю еще одну фразу к своей коллекции. Прямо над кроватью, чтобы смотреть вверх и больше не видеть пустоту. Чтобы видеть надежду.
***
На следующее утро мокрые дороги Эдема покрываются тонким одеялом. Асфальт в один миг превратился в каток, а грозовые тучи стали серыми и беспросветными облаками. Я долго стою у зеркала,
В университете я всегда чувствовала себя свободной и защищенной. Но не теперь. Я уверена, что отныне все изменится. Мало того, что кто-то из прошлого то и дело пытается напомнить о себе. Теперь и я усложнила себе жизнь, встав на вражескую сторону. Столько неприятностей, и от чего? От банального предубеждения и безграмотности. От того, что у людей сейчас глаза закрыты, и они слепые и равнодушные, ведущиеся на поводу у толпы, не понимая, что верно, а что – нет.
– О, хватит, - ворчу я, вскинув подбородок. Сама себя накручиваю. Наплевать, что у людей на уме. Не хочу зависть от чьего-либо мнения, мне и своего достаточно: странного, нестандартного и тоскующего по неприятностям.
Выхожу из комнаты одновременно с Мэлотом. Брат смотрит на меня и кривит губы.
– Осенняя депрессия? – спрашивает он, заперев дверь. – Ты опять закрылась в своей комнате. Не выходила целый день.
– Что-то вроде того, - я хмыкаю.
Мы идем по коридору. Мэлот как никогда уверен в том, что он умопомрачителен и неподражаем, а я просто наблюдаю за ним со стороны и молчу. Не думаю, что я научусь в коем-то веке получать удовольствие от жизни даже тогда, когда в ней нет удовольствия.
– И…, - он чешет подбородок, - и чем ты занималась?
Я удивленно вскидываю брови. Он интересуется моей жизнью?
– Да, так, читала.
– Книгу?
– Ну, да.
– Интересную?
– Ага. – Глупый разговор. Я судорожно пытаюсь придумать название книги, но так и мычу, туго соображая. Черт, мысли всегда ненужные лезут в голову, когда надо быстро и мгновенно сосредоточиться. – Она называется…, называется «Театр».
– «Театр»? Та самая, в которой молодой парень дурачит старую актриску?
Вновь растерянно хмурюсь. Может, дождь вместе с грязью унес и моего настоящего брата? А это его двойник. Оглядываю парня. Да, нет же. Все тот же Мэлот де Веро. Разве смогла бы я перепутать этот пронзительный взгляд, нос с горбинкой и веснушки? Волосы светлые и короткие, пухлые губы. Шрам над бровью.
– Да, - я дергаю уголками губ, - та самая. Ты читал?
– Давно. Не впечатлило.
Он отрезает это тихо, и я понимаю, что разговор закончен. Странно. Никогда у нас с ним не получалось разговаривать. А тут – даже будет что вспомнить. Я довольно хмыкаю, а затем неожиданно едва не врезают в отца.
Он возникает перед нами, будто скала, закрывающая лучи света. Высокий и покатый с орлиными глазами Эдвард де Веро глядит на нас с нескрываемым равнодушием, будто у него нет детей, а мы – случайные прохожие. Однако затем что-то меняется. Папа вздыхает и припускает плечи, смягчив серьезный взгляд. Только сейчас я улавливаю запах алкоголя и поджимаю губы. Жаль, что перемены в его поведении связаны с несколькими рюмками крепкого виски. Мэлот кивает:
– Привет, пап.
– Куда спешите?