У каждого свой путь. Книга первая
Шрифт:
– Не могу, Мариночка, не могу! Я же вижу, как тебе больно.
Она, прерывисто дыша, требовала:
– Вытаскивай! Я не хочу, чтоб папу в тюрьму посадили.
Лишь через час все пять дробин вытащили из детского тела. Маринка потеряла сознание после всего. Бабушка и отец перевязали ее и уложили в постель. Она захлопотала по хозяйству, а он сел возле кровати, уткнулся в матрас лицом и в голос зарыдал:
– Мама, мама, она спасла меня!
Теща собиралась поить корову. Замерла на секунду с ведрами в руках и обернулась от двери:
– Вы друг друга спасли. Она тебя, ты ее! Не
Береза под окном покрылась инеем. Огромный снежный сугроб нависал с крыши, загибаясь к окну волнистым краем и закрывая всю верхнюю часть. Огромная тень, перекрывая солнечный свет и мешая солнцу заглядывать в дом, лежала на домотканых дорожках. На улице стояла тишина.
– Чингачгук!
Пронзительный голос Кольки прорвался даже сквозь двойные зимние рамы. Казалось, стекло и то затрепетало от этого вопля. Затем раздался разбойничий свист в два пальца. Маринка подбежала к покрытому морозными узорами окну. Залезла на стул и выглянула через крошечную полоску не затянутого льдом сверху внешнего стекла: Колька стоял напротив их дома посреди дороги и бешено махал ей рукой – выходи!
Чингачгуком ее назвали мальчишки после того, как она этим летом проскакала без седла и уздечки по всей деревне на спине самого свирепого жеребца в колхозе. Даже конюхи подходили к нему с опаской и называли «дьяволом». Намотав гриву на руку и сжав голыми коленками гладкие бока, девчонка пронеслась по каменке. Гнедок так и не смог ее сбросить. А уж выплясывал, уж старался! Даже укусить пытался, но она быстро прекратила его шалости, треснув кулаком по ноздрям. Ни один деревенский мальчишка не рискнул повторить ее «подвиг». Зато кличка «Чингачгук» приклеилась к Маринке прочно.
Гнедок признавал ее, охотно подходил и забирал из рук кусок хлеба или огрызок моркови. Если девочка гуляла на улице, а он в это время тащил телегу или сани, поворачивал и ни кнут, ни вожжи не помогали вознице: жеребец подходил «здороваться», как смеялись в деревне. Тыкался мордой в маленькие ладошки и радостно фыркал: у Маринки всегда было припасено для него в кармане какое-нибудь лакомство. Только потом продолжал путь. Возницы все же приноровились и, едва завидев девочку, кричали:
– Маринка, будь человеком, выйди на дорогу, а то этот дьявол опять к тебе рванет! Потом и не развернусь…
Маринка выскочила на крыльцо, накинув на плечи старенькое пальтишко:
– Колька, подожди, я уроки сделаю и выйду! Осталась только математика.
Мальчишка крикнул от калитки:
– Чингачгук, мы в хоккей собрались играть! Вратарем встанешь?
– Встану! Но потом нападающим!
– Согласны! Только давай быстрей!
Девчонка за пять минут покончила с уроками. Прыгнула в валенки. Натянула пальтишко и мальчишескую шапку. Торопливо забила просохшие варежки в карманы. Схватив со стола кусок белого хлеба с размазанным по верху вареньем, выскочила за дверь. Сдернула с крючка в сенях старенькие «снегурки» с веревочками и палками для закрепа. Заперла дом на щепку. На ходу жуя, выдернула из-за сугроба у ворот спрятанную клюшку и со всех ног кинулась к реке.
Клюшку приходилось прятать от матери, которая постоянно грозилась сжечь ее. Маринка фактически без перерывов ходила в синяках, ссадинах и вообще, мать считала, что хоккей не девчоночье дело. А ей так нравилось носиться на коньках и не беда, что частенько во время игры попадало шайбой по коленям. Отец по вечерам усмехался в густые пшеничные усы, когда она хвасталась очередной фиолетовой «наградой».
Игра закончилась дракой. Противники из «чухонки» остались недовольны проигрышем и попытались оспорить счет у «вершков». Маринка, ревностно следившая за правилами, до хрипоты спорила с ними. Приятели поддерживали подружку. Поняв, что слова бесполезны и чухонские просто издеваются, вцепилась Борьке Балатову в шапку. Натянув ее мальчишке на нос, уронила противника на лед. И понеслось…
Домой она вернулась в темноте с оторванным у шапки ухом, разорванным по шву рукавом, разбитым носом и с фонарем под глазом. Но не побежденная. Глаза горели зелеными сполохами. Сидевший за столом отец аж крякнул, увидев дочь в таком виде. Положив ложку на стол, спросил:
– Опять подралась?
Она честно кивнула. Стащив пальто и развесив мокрую одежду на краю печки, села напротив отца. Взяв вторую ложку, с жадностью принялась за еду. Отец молчал и ждал, когда поест. Маринка покончила с едой быстро. Принялась рассказывать о том, что произошло:
– Пап, чухонские сами виноваты. Балатов воду мутит! Мы им четыре гола всадили, а они нам один и то с трудом. Потом орать начали, что мы все голы не честно забили и выиграли в таком случае они, а не мы. Мне вообще заявили, что «путаюсь под ногами»! Это я-то? Да лучшего нападающего, по словам Кольки, в деревне нет! Я просто отстаивала правду.
Он почесал затылок, разглядывая налившийся багрянцем фингал:
– Правду-то правду… Я тебя понимаю! А что матери скажем? Она через пятнадцать минут прийти должна. Расстроится, что опять ты на хоккей бегала.
Девчонка рубанула ладонью по воздуху. Иван Николаевич с удивлением узнал собственный жест:
– Так и скажу! Чего она ругается и не хочет, чтоб я с мальчишками дружила? Мне же не интересно с девчонками! Куколки-сюсюкалки, бантики-фантики, цветочки-веночки – глупости одни! Ты вот говоришь, что человек сам должен выбирать, с кем дружить, а мама мне запрещает с Колькой, Витькой, Толькой и Лешкой дружить. А они настоящие друзья. Мы же всегда вместе! А она запрещает… Это справедливо?
Иван Николаевич серьезно взглянул на дочь:
– Говорил! Тебе уже десять лет и пора бы за ум браться. А ты все, как последний шалопай, с синяками ходишь. Твои ровесницы чистенькие по улице идут. С горок на санках, а не на ногах катаются, а у тебя даже зимой пятна на руках. Покажи-ка ладони… – Маринка с готовностью протянула руки, дипломатично опустив их ладонями вниз. Отец скомандовал: – Хитришь! Другой стороной показывай. Так-так… Куда мы сегодня лазили, раз пальцы чернее сажи и уже не отмываются?
Дочь вздохнула:
– К механикам ходили. Они у «дэтэшки» мотор перебирают.