У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
В это время Толик Белов стучался к Горевым. Первым выглянул, к его радости, Колька. Толик махнул рукой: выйди! Парень вышел минуты через три, накинув на майку старый отцовский ватник. Снизу торчали длинные “семейные” трусы. На голые ноги были обуты отцовские чесанки с высокими чунями. Вихрастые волосы торчали во все стороны. Колька зевнул во весь рот, почесывая затылок пятерней и спросил:
— Чего тебе?
— Отойдем, чтоб Витька не услышал. — Уселись на скамейке перед тесовыми воротами. Полураздетый Горев поежился от прикосновения холодной доски и поплотнее запахнулся в ватник. Белов быстро сказал: — Маринка с этим типом целовалась. Я сам видел.
Горев поднялся и хмуро сказал:
— И только-то? Врежь ему палкой, как мне тогда!
Толик остановил:
— Подожди, Колян! План есть. Нам сейчас заодно надо действовать, только тогда Маринка наша будет.
— В каком плане — “наша”?
— В том самом! Ты изнасилуешь, потом появлюсь я. Утешу и замуж предложу. К тебе я ревновать не буду, если только ты не собираешься на ней жениться. Понял?
Колька усмехнулся и щелкнул его по лбу:
— Дурак ты, Толян! Я другой стал за эти три месяца. Маринку я люблю и если бы тогда глупостей не натворил — она бы моей девчонкой могла стать. Пошел я, а то холодно!
— Значит, будешь спокойно глядеть, как Маринку чужак уводит? — Колька снова сел на скамейку, поняв, что Белов вовсе не шутит и не пытается взять его “на понт”. Быстро оглянулся на темные окна: — Что предлагаешь? Только без вывертов.
— Избить его, чтоб в больницу попал. Пока его не будет, Маринка снова к нам в компанию придет. Авось, забудет его.
Горев хмыкнул:
— Я руки этого парня уже пробовал. Больше не хочу домой связанным являться. Со спины надо напасть и палкой грохнуть, пока не развернулся. Только тогда что-то может получиться. Но бить надо сразу так, чтобы вырубить. Он крепкий тип! Когда собираешься операцию провести?
— Завтра они наверняка встретятся. Вот завтра и подкараулить за околицей. Встретимся в одиннадцать вечера возле дома Захаровых. Там от елки темень.
— Годится. Я спать пошел.
Толян усмехнулся и направился домой. На его душе снова стало спокойно, словно Маринка уже вернулась в компанию. Он, всегда такой щепетильный в вопросах чести, даже не подумал в тот момент, что поступает подло.
Александр днем попросил у командира разрешения зайти поговорить. Собинов был в хорошем настроении и кивнул:
— Проходите, товарищ старший лейтенант! Какой у вас ко мне возник вопрос?
— Товарищ подполковник, вы вчера сказали о соревнованиях. Я принял к сведению, но прошу разрешить проводить тренировки в одиночестве на полигоне в лесу. Не хочу, чтобы смотрели и под руку советы давали. Сами понимаете, это нервирует. Когда результат будет, я вам продемонстрирую. На данный момент я себя хорошим стрелком не считаю.
Петр Леонидович встал из-за стола:
— Очень хорошо, что вы так критично относитесь к себе. Ну, что ж, я не возражаю и прекрасно вас понимаю. Распоряжение на выдачу вам снайперской винтовки СВД, табельного пистолета “ТТ” и боеприпасов к ним, я подпишу сегодня. С завтрашнего дня можете начинать тренировки. Естественно, в свободное время. У вас есть два месяца, чтобы хорошо подготовиться.
Степанов подкинул руку к козырьку:
— Есть! Разрешите идти?
— Можете быть свободны.
Вечером, во время свидания, он рассказал о разговоре Марине:
— Послезавтра я после обеда свободен. Лозовой нас прикроет. Уже договорился. Начнем тренировки. Я тут описание винтовки стащил и ее технические характеристики. Хочешь посмотреть?
— Конечно.
Он вытащил из нагрудного кармана несколько сложенных листков и протянул ей:
— Никому не показывай, а то меня за подобное “художество” под трибунал отправят.
Она спрятала листочки во внутренний карман куртки:
— Никто не увидит, даже родители. Обещаю!
— Ты знаешь, где полигон находится?
— Прекрасно знаю. Несколько раз смотрела на стрельбы. Ох и покатывалась! Лучше, чем в цирке!
Саша удивился:
— Почему?
— Командир части распоряжается стрельбами, а сам все пули “за молоком” послал. Я видела, как парень с двумя звездочками вдоль погона проверявший мишень, специально гвоздем дырки ковырял, пока мишень снимал. А потом удивлялся в меткости командира и все говорил: “Надо же вам, Петр Леонидович, так стрелять!”.
Степанов вытаращил глаза:
— Это ты сама слышала?
— Конечно. Я метрах в пятнадцати наверху лежала.
Офицер расхохотался и прижал ее к себе:
— Маринка, как же ты меня насмешила! А прапорщик какой из себя был?
— Коренастенький, с кривыми ногами. Не идет, а катится!
— Ясно, о ком ты говоришь! А еще что видела?
— Из солдат только один хорошо стреляет: высокий и худой, как палка. Лицо бледное и сплошь в веснушках. Уши торчат, словно листья мать-и-мачехи. Он мало времени на прицеливание берет. Остальные солдаты его обижают.
— В каком плане?
— Толкают, насмехаются. “Лопухом” зовут и все по ушам норовят стукнуть. Будь я на его месте, устроила бы потасовочку! А он терпеливый. Ты можешь его защитить?
— Почему ты просишь об этом?
— Когда они его достанут, он их всех просто перестреляет. Они все черные, а он такой светленький один. Они наглые и считают его слабаком, но это не так. Я видела, как временами сверкали его глаза. Я бы поступила именно так.
Степанов внимательно поглядел на нее и произнес задумчиво:
— Кажется, ты права. Обещаю разобраться.
Они дошли до дуба и встали под ним. Она поковыряла каблуком землю, глядя исподлобья на Сашу. Мужчина молча притянул Маринку, провел ладонью по лицу и вздохнул:
— Марина, как ты ко мне относишься? Я тебя не пугаю?
Она светло улыбнулась, глядя в его глаза:
— Ни чуточки. Мне так хорошо с тобой. Я сегодня целый день на уроках на часы смотрела. Думала о тебе…
— И что ты думала?
Девушка смущенно рассмеялась, провела ладонью по его плечу. Торопливо спросила: