У каждого своя война
Шрифт:
Девушки галдели, как воронья стая:
– Врача надо! Вениамин Павлович, Володю Богдана ножом пырнули!
– В милицию заявить надо!
– Эх вы, мальчики! Выручать побежали — выручалы!
– А чего сделать можно, если нож у него?!
– Ладно, струхнули, так молчите!
– Ну-ка, покажи! — потребовал Вениамин Павлович, отнимая руку Богдана от плеча. Курточка была разрезана на плече, и материя намокла от крови. Вениамин Павлович надорвал курточку, осмотрел рану и приказал коротко: — А ну, в медпункт
А Робка и Милка стояли неподалеку в скверике, и Милка платком утирала кровь с лица Робки, всхлипывала, приговаривала плачущим голосом:
– Ну чего ты выскочил? Чего полез, дурачок, а? Разукрашен Робка был здорово: губа разбита, глаз заплыл, на скуле кровяная ссадина. Он уклонялся от Милкиной руки с платком, облизывая разбитую губу.
– Герой нашелся! Доволен, досталось?
– И тебе досталось... — чуть улыбнулся Робка и осторожно, кончиками пальцев, погладил Милку по ссадине на щеке.
– Ох, Робка, Робка... — Глаза у Милки вдруг засияли. — Сумасшедший ты парень…
И хоть ныло побитое лицо, разбитая губа и заплывший глаз, на душе у Робки пели победоносные трубы, и сердце стучало упруго и сильно. Так оно бьется, когда человек уверен в своем поступке, когда он живет в полном согласии с самим собой.
– Ты что, из школы нас увидел? — спрашивала Милка.
– Увидел…
– Робочка... — Она обняла его, взъерошила волосы, поцеловала в разбитую губу, потом в заплывший глаз, быстро осыпала поцелуями все лицо и гладила, ерошила волосы. Робка воровато стрелял глазами по сторонам, не видит ли кто, как они обнимаются и целуются среди бела дня, никого не стесняясь. А вдруг из школы смотрят, оттуда хорошо виден скверик. И действительно, из открытого окна на втором этаже раздался протяжный крик Володьки Богдана:
– Роба-а! Иди даты-ы дописыва-а-ать! Вениами-ин Палы-ич жде-ет!
– Ты подожди меня! Урок еще не кончился. А после истории я смоюсь. Подожди, а? — он просительно заглянул в ее глаза. — Подождешь?
– Подожду…
– Это что за дата? — спрашивал Вениамин Павлович.
– Битва при Грюнвальде, — четко отвечал Робка.
– А это? — Вениамин Павлович тыкал пальцем в следующую дату’.
– Битва народов при Лейпциге с Наполеоном.
– А это? Это?
– Второй съезд РСДРП, а это — мой день рождения.
– При чем тут твой день рождения? — удивился историк.
– Вы сказали, любые даты, — не смутившись, ответил Робка.
– Н-да-а, брат, разделали тебя под орех... — усмехнулся Вениамин Павлович, разглядывая разукрашенную физиономию Робки.
Богдан и Костик, сидевшие за передней партой, тоже заулыбались. Рука у Богдана висела на перевязи из бинта, и он тоже чувствовал себя героем. В медпункте врач, молодая женщина Валерия Андреевна, наложила на рану пять швов, смазала какой-то черной вонючей мазью, забинтовала, спросила Вениамина Павловича:
– В милицию сообщили?
– Еще нет, — ответил историк.
– Надо обязательно сообщить, — строго сказала врач. — Резаная рана. Холодное оружие — обязательно надо. — Она взялась за телефонную трубку, но Вениамин Павлович, поймав умоляющий взгляд Богдана, остановил ее:
– Не надо, Валерия Андреевна. Я сам сообщу. Начальник нашего районного отделения — мой хороший знакомый, я ему скажу.
Теперь Богдан тоже чувствовал себя героем события и потому осмелился сказать:
– Сто девять дат, Вениамин Палыч, законная пятерка.
– Что ж, не возражаю... — Историк подошел к столу, исправил жирную двойку на еще большую, в три клетки пятерку, потом полистал журнал, покачал головой. — Что ж это у тебя делается, Крохин? По другим предметам одни двойки да тройки... и прогулы, прогулы... картина неприглядная. Да и у вас, друзья, положение не лучше. Просто удручающее положение. Почему так плохо учитесь?
– Способностей маловато, — притворно вздохнул Богдан.
– Мы стараемся... — скромно потупив взгляд, добавил Костик.
– Ты-то уж молчи, сын академика, лоботряс! — Вениамин Павлович сердито глянул в сторону. — Отец ведь со стыда сгорит, если узнает.
– Он не узнает... — так же потупив глаза в пол, скромно ответил Костик. Вениамин Павлович на эти слова только усмехнулся:
– Ох, ребята, вы ведь в десятый класс переходите.
Как можно не хотеть учиться, не понимаю?
– Мы очень хотим! — Костик даже приложил руку к сердцу. — Способности у нас средние, против природы, как говорится, не попрешь.
– Уж ты-то молчи про природу. За отца твоего обидно, что сын у него такой оболтус... Н-да-а, ребята, что вас ждет в будущем, ума не приложу... А ты, Роберт…
Обязательно нужно учиться, именно тебе. И память у тебя отличная…
– Мы в десятом классе вот так будем учиться, Вениамин Палыч! — Костик поднял вверх большой палец. — Честное комсомольское.
– Да? — усмехнулся историк. — Свежо предание…
Роберт, брат пишет?
– Нет... уже больше года. Мать очень переживает.
– Будешь тут переживать, — вздохнул Вениамин Павлович, — потому тебе и надо учиться. Именно тебе, понимаешь?
– Да ладно... — Робка отвел глаза. — Какая разница... Меня в институт не тянет.
– Понятно... — Вениамин Павлович о чем-то подумал, спросил: — Вы как сейчас, домой или по подворотням шляться?
– Домой! — хором ответили Костик и Богдан.
– Роберт, меня домой не проводишь? Поговорить надо.
– Не могу, Вениамин Павлович. Меня ждут…
– Ладно, в другой раз, счастливо, бездельники. — Было видно, что историк совсем не обиделся.