У каждого своя война
Шрифт:
На Болотном сквере, где, по преданию, когда-то давным-давно казнили Емельяна Пугачева, у центрального входа работал большой фонтан. Сильные струи воды, подсвеченные снизу разноцветными фонарями, взмывали высоко, пенились, обрушиваясь вниз. Синие, красные, желтые. На лавочках было полно народу, сидели молодые и пожилые, и все зачарованно смотрели на струи фонтана, на бурлящую внизу воду. От центрального входа от чаши фонтана в разные стороны тянулись аллеи, освещенные редкими фонарями, и были там укромные уголки, где совсем темно и ровная стена подстриженного кустарника укрывала от любопытных
Прежде чем попасть сюда, они ходили в «Ударник» смотреть «Кубанских казаков», съели мороженое, выпили пива, потом долго бродили по переулкам. Небольшие уютные дворы с кустами сирени и жасмина, со старыми корявыми тополями, дома больше трехэтажные, с освещенными окнами, и во дворе вокруг вкопанных в землю столиков сидят целые компании, светят огоньки папирос, слышны переборы гитарных струн, девичий смех, поющие голоса, молочными пятнами белеют девичьи платьица и рубашки ребят. И такой дурманящий запах стоял в вечернем воздухе. Робка жадно вдыхал этот пахучий воздух и никак не мог надышаться. Потом они вышли к набережной, прошли через Малый Каменный и оказались перед Болотным сквером, нашли укромную глухую аллейку, сели на влажную от росы лавочку. Робка, как истый джентльмен, постелил на лавку свою куртку.
Мимо прошла компания ребят с гитарой. Они дружно пели:
Я женщин не бил до семнадцати лет, В семнадцать ударил впервые, С тех пор на меня просто удержу нет, Налево-направо я им раздаю чаевые…– А ты в школе за кем бегал? — вполголоса спрашивала Милка.
– Да не получалось как-то, — пожал плечами Робка.
– Ни за кем ни за кем? — допытывалась Милка, и глаза ее блестели совсем рядом, в голосе слышалось недоверие.
– Нравилась одна... Сразу, как только смешанные школы сделали. С восьмого класса. Ну нравилась, а потом разонравилась. Она с Голубевым ходить стала... отличник у нас есть, пижон дешевый, — Робка презрительно скривил губы.
– Ну разве это любовь? — вздохнула разочарованно Милка. — Ты вот «Леди Гамильтон» видел?
– Не-а... ребята говорили — мощное кино.
– Там такая любовь, Робка, такая... — Милка в избытке чувств закатила глаза.
– Любовь до гроба — дураки оба... — усмехнулся Робка.
– Сам ты дурной, — обиделась Милка, но тут же мысли ее перекинулись на «Леди Гамильтон», и глаза вновь заблестели, загорелись мечтой, — там так все красиво... И люди такие... благородные, честные. Неужели такие в жизни бывают? Ты посмотри обязательно, Роба, шикарное кино, как сказка... Я вот думаю, для чего люди живут?
– Чтобы построить коммунизм, — твердо сказал Робка, — защищать Родину... чтобы была всеобщая справедливость... Чего, разве не так?
– Не знаю... — она погрустнела. — Мне кажется…
Нет, мне хочется, чтобы — для любви... Только чтоб любовь была самая-самая настоящая! Чистая-чистая! Как слеза! Чего ты улыбаешься, дурачок? Тебе взрослая девушка говорит. Я кое-что повидала, не то что ты, понял?
– Конечно, повидала... С Гаврошем…
– И с Гаврошем... и с другими... и все какие-то грубые, наглые, хуже скотов…
– И много у тебя их было? — спросил Робка и тут же пожалел, что спросил. Милка вскинула голову, чуть отодвинулась от него, смотрела долго, изучающе, и выражение лица сделалось странным — грустным и в то же время насмешливым. Спросила после паузы:
– Для тебя это имеет значение?
– Да нет... — смутился Робка, поняв, что вопрос был задан оскорбительный, жлобский вопрос. — Просто так спросил…
– Ах, просто та-ак... — растягивая слова, повторила Милка. — Тогда я тебе потом отвечу. Посчитаю, сколько их было, и скажу. Чтобы точная цифра была, чтобы не ошибиться. Тебе точная цифра нужна, да?
– Кончай, Милка... Честно, просто так спросил, без всякой задней мысли. — Он попытался обнять ее, но она отстранилась и все изучающе смотрела на него.
Робке стало неуютно под этим взглядом, неловко. — А если такой любви не будет? — спросил он.
– Какой «такой»?
– Про какую ты говорила... Как вот «Леди Гамильтон»... Одна-единственная... до гроба…
– Как это не будет? — удивилась Милка.
– Ну вот проживет человек жизнь, а такую любовь не встретит, разве так не бывает? Да сколько хочешь!
– Мне их жалко... — прошептала Милка и потянулась к нему, ее полураскрытые губы ждали поцелуя, — они зря жизнь прожили…
Они изо всех сил обнимали друг друга, шептали что-то и целовались ненасытно, не замечая, как течет время, как начали один за другим гаснуть фонари, и перестал шуметь фонтан, и сквер медленно погружался во тьму. Гудели через Малый и Большой Каменные мосты редкие машины, длинные лучи света от фар скользили по стенам домов.
Потом Робка провожал ее домой. Губы у него и у нее распухли от поцелуев и саднили. Милка смеялась, что завтра от девчонок в столовке спасаться придется — замучают расспросами. И вдруг из темноты, как черт из бутылки, вынырнул Гаврош. Кепка была надвинута на брови, воротник пиджака поднят, руки в карманах. Робка и Милка разом остановились, замолчали. За Гаврошем в темноте угадывались еще двое или трое ребят — светили огоньки цигарок. И вдруг за спиной раздался шорох, Робка резко обернулся и нос к носу столкнулся с Валей Чертом. Тот улыбался, перебрасывал из одного угла рта в другой изжеванный окурок папиросы.
– Здорово, Роба! — обрадованно произнес Черт. — Куда это ты топаешь?
– Куда надо... — сквозь зубы процедил Робка. Он понял, что сейчас будут бить. Такое бывало. Правда, раньше его или Богдана подкарауливали ребятки из других дворов и нападали кодлой. Вечные дворовые счета! Кто-то кого-то обидел, кто-то у кого-то что-то отнял, да мало ли возникало взаимных обид и претензий, которые разрешались кулаками. Правда, после начиналась долгая вражда. Один двор заключал с другим союз, и нападали на третьего, подкарауливали ребят с этого двора, если они невзначай оказывались на территории противника... Но тут было другое. Тут парни во главе с Гаврошем настроены были серьезно, тут из-за бабы…