У каждого своя война
Шрифт:
– Да тут один пробегал, обронил. А я поднял, — прищурившись, Робка взглянул на Гавроша.
– Да? — Гаврош был озадачен нахальным поведением Робки, с чего бы это? В глубине души он даже побаивался Робку, потому что, во-первых, не понимал его до конца, а стало быть, мог ждать от него любой неожиданности (вот взял он и пришел к нему домой, не испугался), а во-вторых, должен был вернуться из заключения Борька, и, если Робка ему нажалуется, Гаврошу несдобровать. Борька был давно «в законе», а это обстоятельство для приблатненной шпаны — непререкаемый авторитет, да и не только для шпаны.
– Ждешь у моря погоды? — подмигнув, спросил Ишимбай. На
– Тебе-то что? — глянул на него Робка. Он тоже их боялся, но старательно подавлял в душе страх — да будь что будет, не убьют же, в конце концов, их за это Борька (когда вернется) всех на нож поставит.
– А ботинки тебе не жмут? — спросил Валя Черт и почему-то заржал.
– Какие ботинки? — не понял Робка.
– В которых ты по переулку ходишь, — сказал Гаврош. — Один такой гулял-гулял и из ботинок выскочил. В носках домой прибежал. — Гаврош коротко рассмеялся. — А ты вообще-то в носках?
– В носках... — несколько растерялся Робка.
– Это хорошо, — опять влез Валька Черт. — А то простудиться можно. Понял — нет?
– Ты меня на «понял» не бери, понял? — набычился Робка.
– Ты смотри, Гаврош, с ним культурно беседуют, а он зубы скалит. — На худом, заостренном лице Черта заходили желваки. Валька был самым опасным из всей шпаны. Недаром прозвище — Черт. Внешне веселый, покладистый и даже трусоватый, он вдруг приходил в тихую звериную ярость, и тогда ему было море по колено — мог запросто пырнуть ножом, ударить кирпичом по голове, железным прутом, да чем угодно, и остановить его уже никто не мог. Эти приступы бешенства так же внезапно прекращались, и когда на него снова накатит, никто не мог предположить.
– Без ботинок можешь остаться и без носков, — процедил Валька Черт, и рука его потянулась к внутреннему карману куртки — там на пришитой «бретельке» всегда висела финка.
– Кончай, Черт! — позвал Ишимбай. — Водка киснет.
Он действительно разложил на импровизированном столе колбасу, огурцы и редиску, откупорил бутылку.
– Пошли... а то хуже будет, — шепнул Богдан, дернув Робку за рукав.
– Твое счастье, падла... — процедил Валька и подсел к приятелям. Они выпили по очереди из одного стакана, стали с хрустом жевать огурцы и редиску.
Робка и Богдан медленно пошли прочь, когда Гаврош окликнул:
– Роба! Может, выпьешь? Знаешь, как говорят: налей врагу, и он станет твоим другом! Давай, подваливай! Робка вдруг повернулся и пошел обратно.
– Ты че, пить с ними будешь? — испуганно зашептал Богдан.
Робка не ответил. Подошел, сел рядом с Гаврошем на ступеньку. Светило солнце, и плескалась спокойная вода, вдали плыли байдарки — спортсмены равномерно взмахивали длинными веслами, и виден был красавец Крымский мост. Цепи, поддерживающие его, тоже отливали на солнце. Гладь воды утекала под мост, становясь непроницаемо черной. Из-под моста показался речной трамвайчик.
– Богдан, а ты чего? — позвал Ишимбай. — Дают — бери, а бьют — беги!
Богдан нехотя подошел, но садиться не стал. Робке протянули стакан, наполовину полный. Робка глубоко вздохнул и выпил. Гаврош сунул ему под нос огурец.
Ишимбай в это время вынул засаленную колоду карт:
– Ну что, попытаем удачки? На тебя скинуть, Робертино?
– Давай карточку, — сказал Гаврош. — У тебя ахча есть, Роба?
– Есть немного, — чуть захмелев, ответил Робка.
– Дай ему тоже карточку, — сказал Гаврош.
Играли в «буру» или «тридцать одно». Робке сначала везло, как и полагается, хотя в этих дворовых играх — «петух», «бура», «тридцать одно» — он был не новичок, но скоро стал проигрывать. У него была тридцатка, накопленная по рублю, и он скоро ее проиграл.
– Давай в долг, Робертино, — улыбнулся Валька Черт, тасуя колоду.
И тут Робка случайно увидел, как Черт ловко сунул две карты за рукав закатанной до локтей рубахи. И Робка прохрипел:
– Вынь карты из рукава.
– Чево-о? Ты чего мелешь, пидор македонский! — окрысился Валька Черт.
– Вынь карты из рукава, — повторил Робка, а Богдан вновь потянул его за куртку:
– Кончай, Роба…
– Ай, Валя! Ай, нехорошо мухлевать со своими! — засмеялся Ишимбай, хотя прекрасно понимал, что Валька мухлевал, и мухлевал он против Робки.
– Да пошел он, сучара! Я ему пасть порву! — Валька Черт швырнул колоду в лицо Робке — колода ударилась об нос, рассыпалась Робке на колени. — Пусть ответит! Я ему, падле, ребра пересчитаю — сто лет на аптеку работать будет.
Робка молча кинулся на Вальку Черта. Еще час назад страх обдавал сердце холодом, когда он видел эту компанию, страх мурашками пробегал по спине, а сейчас словно волна хмеля ударила в голову и стало бесшабашно все равно — да пусть хоть убьют! Сволота! Нашли фраера с мясокомбината! Они сцепились и покатились по ступенькам к самой воде, молотя друг друга кулаками. Валька Черт вскочил первым. Пиджак с финкой остался лежать у газеты с закуской и бутылкой, Валька кинулся к пиджаку, но Робка преградил дорогу, сжав кулаки, проговорил решительно:
– Финку оставь — хуже будет. Стыкаемся.
– О, люблю справедливость! — весело сказал Гаврош. — До первой кровянки!
– Ногами не бить! — успел вставить Богдан.
– Все по правилам! Я — судья! — Гаврош встал, разведя противников в стороны.
– Я его, паскуду, угроблю! — сипел Валя Черт. — Фраер дешевый!
– Урка с мыльного завода, — отвечал Робка, — попробуй!
– Бокс! — скомандовал Гаврош, его глаза излучали веселье — все происходящее ему нравилось.
Ах драки, драки! Был ли в ту пору хоть один парень в Замоскворечье, да и вообще в Москве, который бы не стыкался один на один, не дрался двор на двор, улица на улицу? Стыкались до первой кровянки на кулаках, стыкались со свинчатками — сто- и двухсотграммовыми свинцовыми слитками, которые закладывали в перчатку или просто сжимали в кулаке, дрались двор на двор, и там уже в ход шли палки и куски кирпича, шли в ход ножи. Налетала на мотоциклах милиция, била налево и направо, хватала, кого удавалось схватить, волокла, везла в отделения, составляла протоколы, а некоторых отправляли и в больницы. Но редко, очень редко нападали «кодлой» на одного, и когда дрались один на один — никогда не били лежащего. Это считалось позором и признаком слабости победителя, это считалось подлостью. Когда схватывались один на один, то вокруг всегда стояла толпа пацанов, сторонников одного и второго, подбадривала «своего», следила, чтобы бой велся честно, и если замечали нарушение правил, то схватка один на один очень часто перерастала в драку компании на компанию, а то и двор на двор.