У коленей Ананке
Шрифт:
Красивая темноволосая женщина сидела напротив ребенка, ее пальцы нервно бегали по кнопкам телефона, помада размазалась от игр. На нее смотрели темные живые глаза, похожие на чернильные капли, окруженные кисточками для каллиграфии. Упрямый рот выкрикивал какие-то, по-видимому, оскорбительные вещи.
– Почему ненавидишь?
Ее большие синие глаза цвета подтаявшей льдины буравили пространство над его головой, вглядываясь в темный рисунок обоев. «Интересно, что вообще происходит в гильдии художников? Как живут писатели и есть ли они вообще? Кто разрабатывает игры, в
– Я ненавизю… когда мои игрушки берут дети.
Ребенок озадаченно уставился на нее, не зная, что следует сказать дальше.
– А еще что, Дмитрий? – Их приучали всегда называть детей полными именами, чтобы избежать ненужных ситуаций сближения. Впрочем, отчасти в этом был виноват ее собственный организм, не позволивший ей в свое время их иметь. Теперь ей было далеко за сорок, но ее милое лицо не утратило ни свежести, ни белизны, ни особой пикантности в слегка как бы прикушенных или зацелованных губах. Ее нос был широковат для тонкого вытянутого овала, ее фигура, пожалуй, слишком коренаста при невысоком росте, и однако, какими прекрасными могли бы выйти ее дети! Беда только в том, что она еще детей и не любила. Однако вот этот маленький детеныш ее обожает и никогда не отходит от нее, цепляясь за юбку и требуя взять его на руки. А еще сегодня была ее смена.
– Я ненавизю, когда меня так зовут, – произнес он и пожал плечами.
Рада усмехнулась, поправила выбившуюся из конского хвоста прядь и придвинулась поближе к его кроватке.
– А меня ты любишь?
– Да, – просто ответил мелкий негодяй и раскрыл рот с шатающимся верхним зубом.
– Когда я вырасту, я стану тобой, – сказал он.
– Нет, не станешь. Кто берет у тебя игрушки? – Она, как ее учили, положила слегка дрогнувшую руку в маленькую теплую ладонь, которая попыталась сжать полностью ее запястье, но не смогла. Мальчик с длинными светло-каштановыми волосами и приплюснутым носом, как у монгола, внимательно посмотрел на нее, словно собираясь поведать ей важную тайну.
– Там, – сказал он и указал пальцем на дверь.
Потом вздохнул и продолжал:
– Она приходит и берет все, что ты мне оставляешь. Ты пойдешь к ней, правда?
Рада вынула из сумки цвета хаки, висевшей на плече, некий листок и ткнула туда пальцем.
– Знаешь, что это? Нет? Так вот, это расписание. Там написано, что из тридцати детей военного сословия я обязана посещать тебя два раза в месяц, поскольку нас, военных женщин, всего пятнадцать. Ах да, ты не умеешь считать, конечно же. И еще я и один из мужчин обязуемся тебя учить, но пока, к сожалению, мы не сильно в этом продвинулись.
– Муж… чина? Какой? Он сичас придет или потом?
– Я не знаю, мне кажется, он запаздывает. Его зовут Павел, помнишь его?
Мальчик насупил брови и шмыгнул носом.
– Светлый Павел или толстый?
– Что ты, у нас не бывает толстых, мы военное сословие, – постаралась разуверить его Рада и внутренне расхохоталась. – Хотя нет, он действительно толстый, точнее, у него просто от возраста вырос живот.
– Но живот растет не только от возраста, – подумав,
Рада вздохнула и постаралась отнять у мальчика руку, но он неожиданно сильно дернулся и схватил ее еще мощнее, напрягая все свои детские силы.
– У меня его никогда не было. Да, точно, ты знаешь, как ты появился на свет?
– Знаю. Когда-нибудь и у меня вырастет живот, правда? – сказал он и задумался, легким движением подперев подбородок указательным пальцем правой руки, отчего стал похож на портрет Сафо в столовой казарм Рады.
Рада удивленно посмотрела на него и спросила:
– Кто тебе мог такое вообще сказать?
– Не знаю, но он у меня вырастет. Я чувствую это.
На дворе стало неожиданно темно от зашедшего солнца, которое светило сквозь деревья последним умирающим светом.
– Этого никогда не произойдет.
– Как у тебя? – хитро уставился мальчик на Раду и накрутил на палец сверкнувшую темным ореховым всполохом прядь.
– Откуда ты знаешь? – спросила она, встав и отобрав у мальчика руку. – Перестань! Прекрати сейчас же!
Она вдруг резко подошла к нему, выдвинув рабочей левой рукой, путаясь в свободной материи, кожаный пояс из штанов, и, неумело взмахивая им, приблизилась к пацаненку.
– Что ты собралась делать? – От удивления он привстал, открыв свои темные глаза на всю ширину лица, как дети в увиденном в далекие годы Радой аниме.
Она не могла себе этого позволить, она прекрасно знала это, как и то, что она просто не помнит, как это вообще делается. Ей пришлось положить ремень на высокий, похожий на тюремный или больничный, подоконник и подойти к мелкому, который, кажется, отлично соображал. Он вскинул на нее глаза и припустил бегом до двери, открыл ее и позвал на помощь:
– Соня!
Из другой двери показалась голова большеухой светловолосой девочки с удивительно толстыми щеками.
– Ты жвал меня?
– Я больше не буду отбирать у тебя свои игрушки! Эй, защити меня!
Соня нырнула обратно за дверь, потом, подумав, опять открыла ее и обратилась к невидимым людям, которые пришли ее воспитывать:
– Эмма и Василий! Тут шот делается!
Рада знала, что ей следует прекратить, но она уже подошла к негодяю и размахнулась на него рукой, держа его, как нашкодившего котенка, почти за шкирку. Маленькое тело всхлипывало, дрожало и пыталось вывернуться. Открывшаяся неожиданно дверь прекратило сопротивления, но не смогла остановить удара Рады через штанишки.
– АААА!
– Боги, Рада, что вы делаете! – орала появившаяся на пороге Эмма, высокий образчик лошадинообразной нордической немки.
Она подскочила к мальчику и вырвала его у Рады из рук. За ее спиной стоял клинобородый Василий и смущенно улыбался, осознав неожиданность красоты брюнетки с бешеными глазами и выбившимися на бледное лицо темными прядями. Она посмотрела на него, ищу спасения, пока Эмма левой рукой не попыталась блокировать удар Рады.
– Мне пожаловаться на вас? Вы хотите, чтобы вас исключили, не правда ли? Я слышала, что вы часто так себя ведете. У вас ведь нет детей, верно?