У края темных вод
Шрифт:
Джинкс прямо-таки озверела. Она кинулась к креслу, забежала спереди, чтобы высказать все старухе в глаза, и вдруг остановилась. Лицо у нее сделалось такое, что мы тоже поспешили к ней. Присмотрелись к старухе: челюсть у нее отвисла, глаза словно восковой пленкой затянуло. Померла старуха.
— Ну что ж, — сказала Джинкс, уперев руки в бока. — Не так уж и плохо: прожила свои триста пятьдесят миллионов лет в пакости и подлости и скончалась во сне, даже ничего не почувствовала.
— Бедняжка, — вздохнула мама.
Джинкс с изумлением глянула на маму и покачала головой.
— Ох уж эти белые! — пробурчала она.
— Не смешивай нас в одну кучу, — предупредила я. — Лично мне ее вовсе не жаль.
— Она ведь тоже человек, — сказала мама. — Каждого человека, какой он ни был, сотворил Господь.
— Подобрал бы форму получше, — сказала Джинкс. — А то некоторые его творения — зряшный расход материала.
Не так уж приятно рассказывать про то, что мы сделали потом, но куда нам было девать мертвую старуху? Мы даже имени ее не знали и знать не хотели. Выходить из дому мы боялись, тем более после всех этих разговоров насчет Скунса, и, хотя понимали, что рано или поздно выйти придется, пока еще не были к этому готовы. Поэтому мы поступили так: взяли тот окровавленный половик, который раньше скатали и отложили в сторону, развернули его и снова скатали уже вместе с трупом, словно с начинкой. Так ловко закатали, что почти ничего не высовывалось, только подошвы с одного конца и самая верхушка чепца с другого. Ковер со старухой мы запихнули в кладовку и затворили дверь. На тот момент это казалось лучшим выходом.
День шел понемногу, мы пошарили в доме в поисках еды и отыскали у плиты засохшие хлебцы — такие твердые, что, будь их вдоволь, мы могли бы построить из них прочную стену вокруг дома. Мы долго размачивали хлебцы в воде, чтобы не сломать об них зубы, а потом кое-как грызли, откусывая понемногу.
Я отнесла размоченные хлебцы Терри. Он как раз зашевелился, просыпаясь. Весь был потный, но не только из-за лихорадки — мы все здорово потели. Жарко было по-летнему, а все окна закрыты наглухо, точно кошелек старой девы. Порой мы заговаривали насчет того, чтобы проветрить, но ни одна из нас не хотела открывать Скунсу путь в дом, так что мы поговорили об этом, усмехнулись и забыли.
Когда я пошла к Терри с угощением, мама и Джинкс улеглись отдохнуть в гостиной на одеялах. Наступила моя очередь сидеть с Терри, он как раз проснулся, и его пора было кормить. Я решила воспользоваться случаем, закрыла поплотнее дверь и уселась на стул возле его кровати.
Я попыталась сунуть ему в рот размоченный хлебец, но Терри плотно сжал губы и оттолкнул от себя оловянную тарелку.
— Зачем ты позволила отрезать мне руку? — сказал он.
— Другого выхода не было. Ты валялся без сознания, тебя трепала лихорадка, а рука почернела, точно земля, и нагноилась так, что чуть не лопнула.
Он затих ненадолго, потом спросил:
— Куда вы ее дели?
— Положили в коробку, — ответила я.
— И где она теперь?
— В другой комнате, на полке.
— На полке в комнате?
— Мы боимся выходить, чтобы не нарваться на Скунса. Старуха тоже знала про него. — Я пересказала Терри все, что старуха говорила про Скунса, и подытожила: — Она померла, мы завернули ее в половик и сунули в кладовку.
— А деньги и Мэй Линн?
— Внизу по течению, под ежевичным кустом.
— Ты уверена, что с рукой альтернативы не было?
— Если это словечко означает «выбор», то нет, не было.
— Можешь показать мне ее? — попросил Терри.
— Руку?
— Да.
— Зачем тебе?
— Хочу посмотреть, в каком она была состоянии.
— Ее отрезали еще вчера, и тут жарко, — предупредила я.
— Понимаю, — ответил он.
— Ладно, — уступила я, тихонько вышла за дверь и отправилась за коробкой. Вернувшись в спальню, я снова плотно закрыла дверь, положила коробку на кровать и подняла крышку. Вонь пошла как от дохлой рыбины. Терри, сморщив нос, заглянул вовнутрь.
— Закрой ее, Сью Эллен!
Я закрыла.
— Вы правильно сделали, — признал он. — Процесс зашел слишком далеко — она была в неисцелимом состоянии.
— Иначе ты бы умер, — сказала я. — Старуха, задержавшая нас здесь, была скверная, гнилая, словно эта рука, но она знала, как ее отрезать, — правда, маме пришлось закончить работу за нее.
— Та старуха, что теперь в кладовке, завернутая в половик?
— Ага, в кладовке.
— После всего, через что мы прошли, это уже не должно меня удивлять, — усмехнулся Терри.
— Терри, я должна задать тебе вопрос. Я догадалась кое о чем, хотя лучше бы не догадывалась.
Он смотрел на меня и ждал, пока я подберу слова. Но они все не подбирались, ну никак.
— Вижу, у тебя что-то нехорошее на уме, — первым заговорил Терри. — Судя по тому, как ты на меня пялишься. И дело, похоже, не в том, что я теперь калека.
— Вовсе не в этом.
— Так выкладывай.
— Когда мы нашли тело Мэй Линн, к ее ногам была привязана швейная машинка, и проволока была завязана узлом с бантиком. Позавчера, когда я спустилась к реке, я наткнулась на твой мешок. Я и раньше его видела, видела, как ты его завязывал, но мне и в голову не приходило, да я бы все равно не поверила. Но тут вдруг меня осенило, когда я увидела этот узел с бантиком. Не из проволоки, из веревки, но он выглядел точно так же, как тот. Тогда я призадумалась. Очень уж ты рвался сжечь ее и отвезти в Голливуд. И твоя мама хотела открыть ателье, а твой отчим заставил ее выбросить все, даже швейную машинку. Так оно все и сошлось.
Терри смотрел в стену таким взглядом, каким люди смотрят на приближение вражеской армии.
— Не знаю, почему ты так поступил, Терри, — продолжала я. — Этого я понять не могла, но почти уверена, что это сделал ты. Мне стыдно, что я подозреваю тебя, но все выглядит так, словно…
— Я сделал это, — с трудом выговорил он. — Это я.
Хотя я уже знала это, когда он произнес свое признание вслух, у мира словно отвалилось днище, и я рухнула в этот провал.