У моря Русского
Шрифт:
Время шло медленно. Наконец Никита поднялся и, открыв дверь в просторную комнату, сказал:
— Прошу дорогих гостей отужинать чем бог послал.
Когда к столу вышла Кирилловна, Никита произнес:
— Это моя старушка… а это дочь моя, Ольга.
Девушка вошла за матерью, хотела было низко поклониться гостям, но вдруг пошатнулась и, ухватившись за рукав Кирилловны, вскрикнула:
— Ой, маменька!
— Что ты, родненькая, бог с тобой! — засуетилась Кирилловна. — Это из Москвы наши русские люди, посланники великокняжеские.
Ольга присела
Отужинав, Василько встал из-за стола и, поклонившись хозяевам, сказал Даниле:
— Позволь мне ночевать сегодня около лошадей, дядя Данила.
Кирилловна и Никита стали отговаривать его: для дорогих гостей постланы в спаленке пуховые перины. Но Данила, подмигнув Соколу, сказал:
— Его служба такая — быть у коней. Иди.
В летней конюшне приятно пахнет сухой травой, конским потом и морем. Лошади лениво жуют овес. Василько лежит на сене, прислушиваясь. Тревожно на душе у Сокола — придет ли любимая?..
Всюду стоит удивительная тишина. Даже море не нарушает покоя — только за скалой с тихим шорохом набегают на берег легкие волны. Умолкли цикады, стрекотавшие с вечера…
Вдруг во дворе раздались легкие шаги. Неужели она? Василько приник к дверной щели. В полосе света промелькнул неясный силуэт. Тяжело дыша, атаман отпрянул от двери. Вот брякнула щеколда. Сердце Сокола учащенно забилось — так открывать дверь мог только свой во дворе человек. Лунный свет упал на атамана. Увидев его, Ольга кинулась навстречу. Василько прижал ее к себе и ощутил горячие слезы, залившие лицо девушки, спрятанное на его груди.
— Васенька, родной мой, — шептала она. — Изболелась я вся, душой извелась, думая о тебе.
— А я… я тоже… всегда только ты… — Василько сразу растерял все слова, приготовленные для встречи, и только целовал волосы, глаза и губы своей желанной, своей любимой.
— Как пошел ты на конюшню — я сразу догадалась, что ради меня к нам приехал.
Потом, обнявшись, они сидели на мягком душистом сене и говорили, говорили, говорили… Василько с тревогой спросил:
— Как же дальше будем, Оленька?
— Не грусти, мой милый, давай забудем об этом сегодня. Я сейчас хочу любить тебя, любить… — и Ольга обвила руками шею Сокола, привлекла его к себе.
Тихая звездная ночь плывет над землей. Все уснули в доме Чурилова. Только Ольга и Василько не спят. Думают, гадают они, что делать им. Думают и ничего не могут придумать. Клянут судьбу-разлучницу.
А звездная ночь все плывет над землей. И ничто не нарушает тишину вокруг. Только вздыхает внизу под обрывом море, только едва шелестят листья деревьев да сонно пофыркивают кони…
Глава вторая
ПОЕЗДКА В СОЛХАТ
Рано утром после долгих сборов Христофоро ди Негро и Якобо выехали в Солхат. Якобо готовился к поездке верхом, но консул решил ехать в крытой повозке.
— Я опасаюсь за твое здоровье, мой мальчик, — сказал он сыну. Но Якобо не поверил ему. Он знал — отец не хочет, чтобы его видели в городе. Генуэзский устав воспрещал коменданту надолго отлучаться из крепости и тем более вступать с татарами в какие-нибудь сделки.
Дорога шла в гору через густой лес.
Якобо то и дело откидывал полог повозки, любовался красотой раннего утра. Наконец, он не выдержал и уселся рядом с Федькой Козонком, который правил лошадьми. Консул остался один в душной повозке. Тревожно было на душе Христофоро ди Негро. Связь с родной Генуей почти порвана — турки прочно осели в Константинополе, и проходить судам через пролив становится все труднее. Ходят слухи, что турки собираются к крымским берегам. И если, не дай бог, сарацины осадят Кафу и Сурож, без подмоги долго не протянуть. А там смерть или плен. Последнее скорее всего. И потому совсем неплохо заручиться расположением татарского хана.
Ради этого и едет сегодня консул негласно в Солхат.
Он долго откладывал эту поездку, но недавно узнал, что Менгли-Гирей-хан собирается покинуть Солхат и перенести столицу куда-то в горы. Туда добираться будет труднее.
В Солхат въехали поздним вечером. На фоне высокого южного неба четко выделяются белые, как зажженные свечи, минареты мечетей.
Вышки их в этот неранний час опустели, не слышно тоскливых голосов служителей аллаха. Умолк и говорливый базар, шумевший весь день, уползли с плоских крыш татарчата. Слышно только, как в дальней сакле звенит печальная мелодия зурны. Вот и она оборвалась… Света в домах и саклях нет, только кое-где мерцают окна кофеен, там ждут ночных посетителей…
Осторожно пробираясь по темным и кривым улицам, повозка консула остановилась, наконец, у невысокого дома, почти полностью скрытого за высоким забором. Пока Федька осматривал лошадей и повозку, Христофоро подошел к калитке, постучал. Во дворе лениво залаяли собаки, и скоро за дверью послышались шаги и — суровый голос:
— Кто там?
— Открой, Коррадо! Это я — Христо, — тихо произнес консул.
Калитка открылась, и консул и Якобо вошли в дом генуэзского купца. Федька Козонок остался ночевать в конюшне. Наскоро поужинав, уставший от дороги и дневных впечатлений Якобо уснул. Христофоро и Коррадо долго еще вели беседу, рассказывая друг другу о жизни в Суроже и Солхате. Когда все было переговорено, консул попросил хозяина об одной услуге.
— Найди мне, Коррадо, хорошую служанку. Геба стара и не успевает как следует вести дом. За ценой я не постою…
Коррадо, недолго думая, ответил:
— Знаешь, Христо, такая девушка у меня есть на примете. Рядом с моим домом живет Довлетек-ага. Богатый и жадный татарин. Не так давно он приобрел на рынке особенную девушку.
— А ее могут продать?
— Дашь хорошую цену, и Довлетек не устоит.
Христо кивнул головой в знак согласия и стал раздеваться.
Утром Коррадо еще до пробуждения консула и Якобо зашел к татарину-соседу и заговорил о том, что ему нужна служанка и не продаст ли Довлетек ему девушку-рабыню Эминэ.