У моря Русского
Шрифт:
Сосватали и привезли тогда русские послы невесту овдовевшему князю — византийскую царевну Зою Палеолог. Иван Фрязин отозвался царю о Никите в ту пору очень хорошо, и потому государь наградил боярина щедро.
Вот открылась тяжелая дверь, дьяк Курицын высунул большую лысую голову, махнул Беклемишеву рукой. Боярин молча двинулся за дьяком. Прошли приемные покои великого князя, минули зал, где он собирал совет, а дьяк все шел да шел, мягко ступая по каменным плитам. Наконец открылась низкая дверь, и дьяк перстом указал Никите: «Иди туда». Боярин вошел, а Курицын остался, захлопнув дверь. Комната, в которой очутился Беклемишев, вся заполнена большими переплетенными в желтую кожу книгами. Они расставлены по полкам
— Рад видеть тебя, государь. Спасибо, что не забыл слугу свово.
Иван Васильевич не произнес в ответ ни слова, только слегка улыбнулся и кивнул головой. Вошел дьяк Курицын. Пока он развертывал карту, князь стоял, скрестив руки на груди, и ждал. На голове его простая, из темной кожи шапка, похожая на монашескую, с острым верхом, только весь низ ее усыпан драгоценными каменьями. Глаза острые, умные, брови густые, черные. Нос с горбинкой, словно у ястреба.
Одет Иван Васильевич по-домашнему и смахивает сейчас более на богатого купца, нежели на государя. На нем белый атласный кафтан с низко вырезанным воротом, из-под которого синеет отделанная жемчугом рубаха, широкие рукава кафтана плотно схвачены у запястья и оторочены легким мехом. Коричневый кушак затянут туго.
На ногах желтые сафьяновые сапоги, тоже шитые сверху жемчугом, отороченные соболем.
Беклемишев оглядел государя и про себя подумал: «Хоть и женился на заморской царевне, однако привычки иноземные к себе не взял. Одевается по-русски, по-старинному. Это хорошо».
Карта у великого князя особенная. Каждый кусок пергамента натянут на квадратную рамку, которые составляются рядом. На пергаменте голландской сажей, разведенной в спирте, нарисованы реки, города, соседние да заморские страны.
Великий князь подошел к карте, подозвал к себе Никиту.
— Смотри, боярин, вот море. Называется Поньтское, а ранее именовалось морем Русским. Почему сие? — и, не ожидая ответа, продолжил — А потому, что берег моря сего естеством содеянная граница государства русского. Испокон веков люди русские тянулись к морю сему, и придет время, когда Русь встанет на желанном морском рубеже. Может, даст бог, и мы доживем до того дня — сие от нас зависит.
— А как же, государь, Литва, Орда да царь крымский? Они стоят на пути к морю сему.
— Стоят, боярин, стоят. И не только стоят, но рать шлют в земли наши, зорят княжества русские — лежит еще на Руси иго татарское. Пора починать заботушку о том, чтобы выпрямиться нам, иго злое стряхнуть. Затем и позвал тебя. Почетное дело посольское думаю поручить тебе. Год сие дело обдумывал, год тебя для него берег. Сегодня же починай сборы — поедешь в крымскую землю. Великая у тебя будет цель, боярин, и достигнуть ее нелегко. Нам зело потребно слабые связи крымские укрепить, на верных людей опереться. Поедешь вместе с торговыми людьми тихо, негласно. Прибудешь в Кафинскую крепость, отыщи там трех купцов — Никиту Чурилова в Суроже, а в Кафе Гаврилу Петрова и Семена Хозникова. У них узнай о делах татарских и фряжских. Посети евреина кафинского Хозю Кокоса. Его найти можно в Кара-субазаре, а вернее всего в Кафе. В обоих градах он дома имеет. С ним в особой переписке состою, о том тебе дьяк поведает.
Узнавши все и купцов навестивши, съезди, боярин, к Мангупскому князю Исайке. О сем княжестве мы знаем мало. Ведомо нам только одно — посередь Крыма, острову подобно, стоит немалое княжество православное. Разгляди его как следует и присмотрись к дочери князя. Сына моего женить надобно.
Про Исайку-князя узнай получше. Проведал я, что его княжество захудалое и богатство не велико, и нестатно вроде бы великому князю с ним родниться, но своя рука в той земле больно нам надобна, и опять же говорят, будто княжна красавица писаная. Потом рассудил я — девка византийская, императорских кровей. Ты, боярин, молод, в этих делах толк знаешь — посмотри хорошенько. Подарки князю выдам особые. После сего приступай к самому тяжкому: иди во дворец хана Менгли-Гирея и становись послом явно и смело. Был у меня недавно человек от хана, Гази-баба прозванием, и говорил, что Менгли с ордынским ханом Ахматом не дружно живут. Будто бы Менгли властью над ним Ахмата тяготится и непрочь с нами дружбу заключить. Вот об этом и поговори.
Натравить бы татарву друг на друга — о сем подумай. Добейся шертной [46] грамоты на дружбу, а какова она должна в точности быть, дьяк тебе расскажет. Ежели хан грамоты давать не будет, тайно посети его царицу Нур-Салтан, вручи ей письмо, кое дьяк тебе передаст. Она поможет. Дары царице я передал особые, хану будут отдельно. Понял все?
— Все как есть понял, государь…
В ПУТИ ДАЛЬНЕМ
В тот день, когда Никита Беклемишев выехал в Крым, в Москве стало еще холоднее. Санный возок боярина утеплили кошмой, обили темной кожей.
46
Шерть (тат.) — клятва. Отсюда шертная грамота — клятвенная грамота.
Сиваши переехали только спустя три месяца после выезда. Возок пришлось поставить на колеса. Посол ехал негласно, вместе с торговым караваном, под видом русскою купца. Посольский поезд был велик — тридцать две упряжки. Впереди ехала колымага с рухлядью да с серебром в холщовых мешках, а за ней шел возок боярина. На колымаге пять охранников осброенных. За возком Беклемишева — посольство из дородных, бывалых людей.
Среди них толмач, карасубазарский караим Токатлы. Расторопный Шомелька уже много лет служил при русском дворе толмачом: языки татарский, армянский и латинский бойко переводил на русский, был деловит и, главное, умел хорошо понимать людей.
Едут Никита с толмачом в одном возке. Боярин дремлет, а Шомелька глядит на пыльную весеннюю дорогу. Едут не спеша — караван велик, разогнаться быстро нельзя.
Не доходя сорока верст до Кафы, караван стал на ночевку. Никита Беклемишев послал в Сурож вестника с письмом к Чурилову, в коем приглашал его от имени великого князя в Кафу. «Заехать к тебе в Сурож, — писал он, — прости, не могу, неспособно делать крюк. Тебе же все едино дела торговые в Кафе вершить будет надобно, купцы-гости твоего совета ждать будут и без тебя торговщину не почнут».
После ночевки торговый караван двигался не останавливаясь. Около полудня, уплатив дорожную пошлину, прошли мимо Солхата. По пути в селении поили лошадей. Никто из утомленных путников не заметил, как от каравана отделился посольский толмач и скрылся в степной лощине. Дальше Никита Беклемишев ехал в возке один.
Вершник на утре уже был в Салах и, конечно, не миновал корчму Геворока. Здесь он неожиданно встретил повара, говорящего по-русски, и в беседе выболтал, что ехал с послом из Москвы, а теперь везет письмо в Сурож Никите Чурилову. Ионаша (это был, конечно, он) во что бы то ни стало решил узнать, что пишет русский посол сурожскому гостю. Он позвал Тору, но сколько та ни угощала посланника, сколько ни обжигала его взглядами своих черных глаз — тот устоял, вино не принял, от отдыха в светлице отказался, а только попросил накормить коня. Тора, удрученная неудачей, пошла было дать корму лошади путника, но Ионаша остановил ее: