Шрифт:
Дорота Масловская
У нас все хорошо
Miedzy nami dobrze jest: Dorota Maslowska
Перевод Ирины Киселёвой
Действующие лица:
Маленькая металлическая девочка (Девочка)
Галина
Осовелая старушка в инвалидной коляске (Старушка)
Мужчина
Актер
Ведущая
Эдита
Моника
Действие I
Старое
Однокомнатная квартира. Две двери: одна ведет во двор к мусорным бакам, за второй постоянно слышится шум из туалета, бульканье воды, журчанье в трубах.
Окно, за которым все время в непосредственной близости передвигается дикая всеядная карусель большого города с его трамваями, автомобилями, клаксонами и пролетающими по низкому небу самолетами, от которых в баре дрожит бутылка с выдохшимся Чиочиосаном, дрожат сложные пирамиды оббитых и облепленных остатками пищи кастрюль и кастрюлек на плите, дрожит картинка в постоянно включенном телевизоре, искрит и болтается лампочка в люстре. Интерьер производит впечатление помещения, построенного на трескающейся земле или сдвинутого бульдозером.
Маленькая металлическая девочка в матросском костюме с дико пружинящим бантом в редких металлических волосиках и ее бабушка, осовелая старушка в инвалидной коляске, тянущая за собой ковровое покрытие, запутанные кабели, косы, паутину, как пассажиры тонущего корабля, в подвешенном между паникой и скукой состоянии, то преследуют друг друга, то, устав от всего этого, пребывают в неподвижном состоянии. Между их чередующимися фазами ступора и гиперактивности, мать девочки, Галина, с равнодушием автоматического тяглового животного выполняет автоматические хозяйственные действия, и как раз сейчас выходит выбросить мусор.
Старушка. Я помню день, когда началась война.
Девочка. Что началось?
Старушка. Война. Я тогда была молоденькой, славной девушкой, лицо у меня было как весна, сердце билось в молодой груди, как… соловейка, пойманный в… …в бадейку.
Старушка. Я тогда еще ногами ходила… Боже, как я ходила.
Девочка. Ой, может, хватит уже со своим ходила и ходила.
Старушка. Да, ходила, помню, что…
Девочка. Раз ты столько ходила, значит, находилась. Сейчас можешь наконец куда-нибудь и не пойти. Эх, если бы я была на твоем месте, то я бы не пошла, не пошла. В школу на инглиш и еще бы нашлось пару мест.
Старушка. В то, и в то, в то, и в то. До войны ого-го как мы ходили. В кино, на вафли, на птифуры, на реку. По песку, по земле, на реку. По траве, по пушистым фиалкам, на реку, когда жарко было, а ее толстая, чистая, изрезанная лучами солнца, как какой-нибудь графин, гладь…
Девочка. На какую еще реку?
Старушка. Как это какую? На Вислу.
Девочка. На эту говнотечку? О, Господи.
Старушка. Какую говнотечку? Сюда, на Вислу. Только шлепанцы на ноги, кусок хлеба в руку, и вперед. Купаться, загорать, мечтать, видеть сны, чудесные, святые сны молодости, чистые, как слезы, которые по щекам…
Девочка. А что такое «хлеба»? Да ладно, я пошутила. Я тоже обожаю купаться в Висле, удовольствие, каких мало. У меня всегда, когда я выхожу на берег, пыхтя выхлопными газами, появляются корь, брюшной тиф, отравление кадмием, я умираю, и тогда мне дают справку, и не надо идти в школу.
Старушка. Мы ловили плотву, маленькую, дикую, она вырывалась, как оголтелая, и жирной, серебряной чешуей пачкала нам ладони.
Девочка. Да ты что, мы тоже иногда презики ловим. Ну, то есть гнилые гондоны. А как они выскальзывают, как они вырываются! Пацаны смеются, а меня аж трясет, когда я думаю, сколько пронырливых, оппортунистических, потенциальных полячишек каждый день отмазываются от жизни.
Старушка. Все говорили, что Гитлер, отец говорил, что этот Гитлер…
Девочка. А как они вырываются! Наверное, думают, что Висла в середине Польши поворачивает и течет прямо в Америку и что там они родятся со стопятидесятидолларовой бумажкой в одной руке и трехсотпятнадцатидолларовой — в другой, а мы здесь в картофляндии будем одни сидеть и гавкаться друг с другом. Родятся, родятся, с веником и совком, и с обгрызенной ножкой от праздничной индейки с мусорки! А скорее не родятся, потому что мы их хлапс и все…
Старушка. Никто же не верил в какого-то там Гитлера, молодые были, сердце металось в груди… металось, как пойманный…
Девочка … гондон в бадейке!
В квартиру, старательно вытирая ноги, входит Галина с тоскливо дребезжащим, пустым мусорным ведром. Довольная, она тщательно вытирает тапочки о половик и вешает ключик на крючок. Она может принести из подвала уголь, банку с огурцами или детские санки, на которых так удобно возить из прачечной постельное белье, но самое главное, что подмышкой она приносит найденное сокровище — вытащенный из бака с макулатурой женский журнал, уже сильно кем-то зачитанный.
Галина. Какой бадейке? Что еще за слова такие?
Девочка. Ты так возмущаешься, как будто села на грязное сиденье в пассажирском Неэкспрессе и залетела мной.
Галина крутится вокруг своего царства: плиты, под потолок заставленной фестивалем разных закопченных и заклёпанных кастрюлек, вырванных из календарей рецептов, рекламных буклетов из Teско, бережно сохраненных флаеров с рекламой языковых курсов и консервных этикеток, гор тщательно вымытых стаканчиков из-под йогурта. Вслед за ней продвигается, жадно вглядываясь через плечо и слюнявясь, Маленькая металлическая девочка, пытаясь дотянуться до сахарницы. Галина бьет ее по грязным лапам.
Галина. Ты обедала?
Девочка. Обедала? А что на обед?
Галина. Сухие какашки с уксусом.
Девочка(поднимая крышку одной из кастрюль). Сухие какашки, мои любимые. A что это так жутко воняет?
Галина(вырывая у нее кастрюлю и категорическим жестом закрывая холодильник). Не трогай, я себе на ужин подогрею.
Старушка. Пока в Варшаву не пришли немцы. Я с одной сумочкой, в платье в розочки…