У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г.
Шрифт:
…В одном месте набережная сужалась, потесненная углом блекло-салатового, наползающего на нее потускневшей и обсыпавшейся штукатуркой здания, и становилась особенно хороша за счет сужения и неожиданного добавления нового оттенка зеленого, разбавившего мягкий розовый цвет еще незажженных фонарей. В этом месте все особенно между собой гармонировало и рифмовалось – и мутная вода, и мукомольный буро-кирпичный завод Джудекки, и скрипящий от ветра причал, и несуразность кривоватого здания, склонившегося интимно к фонарю.
…Одиночество стояло рядом, так и не отступив от меня ни на шаг. Я снова взглянула в его мглистые мутно-нефритовые глаза с отражающимися в них медными бликами заката. Мое время истончается,
В одиночестве есть какая-то звериная, непреодолимая привлекательность. Оно влечет и пугает, возвышает и отвращает одновременно. Одиночество обостряет, усиливает акустику времени, и можно слышать зов предков. От этой прозрачности становится жутко, будто приближаешься к световой черте, отделяющей мир живых от мира мертвых. И тогда хочется вырваться, вернуться обратно в замутняющую и мнимо успокаивающую сознание своей суетой жизнь.
Только нельзя избавиться от того, частью чего являешься. Так же как никогда не исчезнет то, что является частью тебя. Мы состоим друг из друга – я из одиночества, а одиночество – из меня. Одиночество слагается из множества нас – бессистемных мюонов, тщетно пытающихся соединиться, не понимая того, что всегда были едины. Так же, как и всегда были разделены.
Я спустилась по лестнице к самому краю воды, и дух тления ударил мне в нос. Вода массивно и величественно переливалась последними кровянистыми отсветами, перекатываясь крупной неровной чешуей на коже живого тела. Я отступила на шаг: мне показалось на секунду, что у моих ног дышит гигантский василиск, испускающий свой ядовитый запах.
…Одиночество – прародитель вечности, как ложь – прародитель красоты [1] . А Венеция – родина одиночества. Она всегда была его родиной, даже тогда, когда ее еще не было в картах вечности.
Я увидела его на острове мертвых. Перед выходом из ворот кладбища я зашла в туалет, чтобы вымыть руки. Почему после кладбища всегда хочется помыть руки? Разве можно заразиться смертью?!
Подходя к остановке водного автобуса вапоретто на острове Сан-Микеле, я увидела молодого мужчину тридцати с небольшим лет, среднего роста, худощавого, с черным цветом густых волос и в тонком темно-сером пальто до колена. Меня привлекло его лицо – выразительное, породистое, с густым темным взлетом бровей и плотными сухими скулами. Лицо волевое и нежное одновременно, молодое и испещренное опытом, умное и простое доверчиво-мягким изгибом губ.
1
Ранее автор упоминал о том, что в гармонии мира Афродита – богиня красоты рождена дочерью Апаты – богини лжи и обмана.
Мужчина стоял на причале, держа в руках узкую папку, рядом с моторной лодкой, в которой лежал полированный гроб светло-орехового цвета, украшенный мелкими розовыми цветами на крышке. Гроб был изящный и недлинный. Мне подумалось, что там маленькая иссохшая женщина.
Папка в руках, видимо, с документами на захоронение, пальто строгого покроя придавали мужчине деловитый вид. Но его взгляд… взгляд его был настолько растерян, что создавался разительный диссонанс с собранной внешностью и уверенностью позы. Это был взгляд потерянного, утратившего направление движения человека. Взгляд метался, искал точку опоры и нигде не находил. Сильно щурясь, словно ему нестерпимо слепило глаза, хотя солнца не было, мужчина озирался по сторонам, постоянно возвращаясь глазами к гробу и замирая взглядом на мгновение. И в этом зависшем в пустоте взгляде становилась видна скорбь сильного человека, узнаваемая мной и прежде в других лицах, – когда боль выдают только одни глаза. Но зато как они ее выдают…
Его взгляд скользнул по мне, потом вернулся и остановился. Он увидел меня в ту секунду, когда я смотрела на него. Глаза – отчего-то мне кажется, они были светло-карие, янтарные, – тут же приобрели осознанность – так, будто, спохватившись, он взглянул на себя со стороны и сразу же весь собрался. Но взгляд не отвел…
Я первая опустила глаза и прервала зрительный контакт; отойдя чуть дальше, скрылась за заграждением остановки водного автобуса. Мне казалось, что я увидела то, что видеть была не должна. Но все равно продолжала на него смотреть, уже в стороне, находясь вне поля зрения мужчины.
Его одинокая фигура стремительно двинулась к гробу, когда парень, сидевший за рулем лодки, видимо, нажал какую-то кнопку, и маленький гроб стал подниматься вверх на специальном металлическом приспособлении, к которому он был прикреплен, и в тот момент от проходившего мимо судна пошла сильная волна, закачав лодку. Гроб бы не упал от волнения вод, он был надежно закреплен, но мужчина положил руку на крышку гроба и не убирал, пока волны не иссякли. Казалось, он придерживал и успокаивал того, кто находился внутри. Мне захотелось подойти к нему и молча положить руку рядом. Чтобы держал не один…
Через пару минут появился довольно бодрый старичок с раскладными передвижными носилками, и мужчина вместе с парнем, управляющим лодкой, подняли гроб и переложили на носилки. Молодой мужчина встал у изголовья гроба и сам покатил его к воротам кладбища. А за ним тут же двинулась небольшая процессия из уже немолодых мужчин и женщин – видимо, ожидающих у входа для отпевания в кладбищенской церкви и последующего захоронения.
Пока мужчина стоял один на причале, никто из ожидающих не подошел к нему и к лодке, хотя они все это время находились всего в ста – двухстах метрах. Женщины, большинство из которых предусмотрительно надели шубы, так как февраль и ветрено, оживленно разговаривали, жестикулируя и не замечая никого вокруг. Они прервались чинно лишь на мгновение, когда мужчина провозил мимо них гроб. Затем двинулись следом за ним, шепотом продолжая остановленный разговор.
Я предположила, что бодрый старичок, помогающий перекладывать гроб на носилки, отец мужчины, но ошиблась. Он скоро вернулся на причал и, потирая замерзшие руки, сел рядом с управляющим лодкой. Значит, молодой мужчина в тонком пальто был здесь совершенно один… Неужели в целом мире у этого молодого и красивого человека не нашлось ни единого близкого, кто мог бы в трудную минуту просто постоять рядом?! И следующая мысль, как продолжение вчерашнего размышления на причале у Нико, поразила меня своей остротой и ясностью лезвием заточенного, знающего свое дело ножа: «А может быть, так и должно быть?!»
Может быть, в современном обществе при доступности всего и всех спасение более не в любви, не в дружбе, не в партнерстве. Может быть, теперь, когда так легко находить и терять людей, создавать и разрушать союзы, выбирать и пресыщаться, нас спасает совсем другое. Может быть, избавление от внутренней пустоты как раз в том, отчего мы стремительнее всего убегаем и к чему неумолимо возвращаемся, растраченные и пустые, чтобы тут же бежать и искать, искать снова.
Может быть, эволюция циклична и, научившись сотрудничать, договариваться о законах и религиозных догматах, привыкнув доверять власти денег и мифам общества, человеку нужно вернуться к истокам – к тому, чего у нас стало так мало внешне, но так много внутренне; что нас сильнее всего притягивает и еще сильнее пугает. Может быть, путь к большой любви в эпоху сверхвозможностей теперь вовсе не в любви… а в одиночестве. И больше не нужно никого искать…