У ночи тысяча глаз
Шрифт:
— Ну? — не отставал Рид. — Неужели ничего нет? Если нет, мне вас жаль. Жаль почти так же, как и самого себя.
— Есть-то оно есть, — неторопливо заметил Шон. — Только я не хожу и не бросаю ее на игральные столы. — Он вытащил небольшую черную коробочку и открыл ее, держа так, что поднятая крышка мешала им увидеть, что там лежит.
— Но ведь я умираю, — в страхе прошептал Рид. — То моя жизнь, вон там, на красном.
Шон положил свою бляху полицейского — на черное.
Символика получила свое завершение.
— Мой сон, прошлой ночью, — пробормотала она еле слышно. «Я видела
— Ставки сделаны, — сказал Рид, отмахиваясь от нее.
— Ставки сделаны, — непреклонно повторил Шон. — Запускайте колесо.
На этот раз она запустила его обеими руками, не так, как прежде. Поставила плашмя ладонь на ладонь, затем развела их в разные стороны, как можно быстрее отдернув их от колеса, одна рука пошла вперед, другая — назад, как будто колесо горячее и держаться за него слишком долго означало бы обжечься.
Лицо Рида представляло собой эластичную маску, так туго натянутую с затылка, что теперь в нем оставались узнаваемы лишь некоторые его черты.
Костяшки пальцев на крепко сжатом кулаке Шона образовывали пять двойных эллипсов, похожих на веки. На кулаке, который, казалось, становился все меньше, сжимался все сильнее при каждом повороте колеса, пока не превратился в набалдашник из сплошной кости в конце его руки.
А она… она все смотрела на его лицо, больше, чем на колесо или даже на отца, с каким-то задумчивым, старательно скрываемым восхищением. Так смотрят на человека, которого до сих пор едва замечали — и наконец впервые узнали по-настоящему.
Теперь колесо остановилось гораздо быстрее, оно вообще едва катилось, точно приводимое в действие собственным хилым разумом, спеша нанести безжалостный удар, лишить незначительной милости, укоротить отсрочку, которую могла дать им его нерешительность. Их взоры все еще блуждали по орбите, предоставленной им для наблюдения, когда само колесо уже давно остановилось, тем самым сбив со следа преследователей, которые, ничего не заметив, пошли себе дальше.
Их скованность прошла, накатило безволие.
Шон неторопливо забрал свою бляху, накрыл ее обеими руками и подержал так, будто лелея.
— Держите его! — вскрикнул он вдруг и, схватив стул, кинулся к пошатывающейся фигуре, которую Джин пыталась удержать на ногах.
Они усадили Рида между собой, совершенно обмякшего и бесформенного, — ни дать ни взять пальто, сдернутое с чьей-то спины. Голова его запрокинулась, и Шону пришлось поддерживать ее, чего не могла уже сделать шея.
— Это всего лишь игра, — нашептывала Джин ему на ухо торопливым, полным отчаяния голосом. — Это ведь всего навсего деревянное колесо, сделанное на фабрике, в мастерской или где там еще. Ты и сам мог бы сделать такое. Оно ничего не знает. Оно ничего не чувствует. Шарик останавливается здесь, шарик останавливается там.
— Вот, — сказал Шон, — пожалуйста. Посмотрите. Возьмите. — И он всунул в безжизненную, лишенную нервов руку иссохшее свидетельство о рождении.
— Вы возвращаете мне
— Это и все, что вы поставили на стол, больше ничего.
— Я поставил свою жизнь. — Его рука дернулась, и часть сухой, хрупкой бумаги, оказавшаяся в ней, превратилась в мелкие кусочки, которые посыпались на пол как конфетти. — Видите? Вот она. Вот что от нее осталось.
Его голова, которую поддерживал Шон, перевесилась вдруг вперед и безвольно легла на стол на подложенную руку. Другая рука повисла до самого пола, сначала слегка раскачиваясь. Затем ее движение прекратилось, как у остановившегося маятника часов.
Джин, будучи не в силах помочь ему, отодвинулась от него и погладила его рукой по согбенной спине. Потом обошла стол и, проходя мимо рулетки, запустила ее колесо, как бы с отчаяния, на прощанье, от нечего делать, в последний раз.
Оно зажужжало, закрутилось и снова остановилось у нее за спиной, как уже не раз останавливалось прежде; только на этот раз никаких ставок на доске не было.
Джин заметила какое-то странное выражение на лице Шона, отчего невольно повернулась и посмотрела на рулетку.
Впервые за весь вечер, теперь, когда игра была закончена, а игрок повержен, колесо остановилось на красном.
Глава 16
Полицейская операция: Моллой
Зверски изуродованного, его нашли на тропинке, ведущей в деревню через рощицу. Эта тропа отходила от шоссе у фермы Хьюза и снова выходила на трассу где-то посреди деревни. Трасса здесь делала небольшой поворот, а тропка шла прямо; получалось, что шоссе — это лук, а тропка — его тетива. Вдоль нее сплошной стеной стояли деревья, она вся заросла куманикой, но это был кратчайший путь между двумя точками.
Должно быть, удрав с площадки для представления, где стоял шум и крик, зверь затаился где-то там среди деревьев, и тут на тропке появился ничего не подозревающий мужчина… а об остальном могли поведать следы, оставшиеся на земле.
Даже местные довольно точно прочитали печальную часть истории. Совершенно очевидно, бедняга шел один. Причем направлялся к деревне, а не из нее. Это тоже было в равной степени очевидно. Потому что в деревне все уже знали, кто бродит на свободе в тех местах, и никто не осмелился бы отправиться в одиночку по такой тропке. Он явно еще ничего не слышал, значит, не уходил из деревни, а направлялся к ней.
Молва распространилась с молниеносной скоростью, и Моллой, вместе с большей частью населения Тэкери, во всяком случае мужской его половины, оказался на месте через десять минут после того, как его нашли.
Там, где он лежал, было светло как днем — до того ярко горели факелы. Пожалуй, даже чересчур ярко, если учесть, что они должны были высветить. Зрелище предстало жуткое. Те, что прибежали первыми, тут же попятились назад, чтобы отдышаться.
Можно было лишь сказать, что перед ними мужчина и какого цвета у него волосы, — ничего более определенного. Он, что называется, оказался вымазанным дегтем и вываленным в перьях, только дегтем послужила его собственная кровь, а перьями — листья и ветки. Очевидно, сопротивляясь, он катался по земле.