У подножия горы Нге
Шрифт:
— Сыонг, конечно, неправильно поступил, но разве можно было драться! Ну как, признаешь, что неправ? — спросил вожатый.
— Да... Но он ведь насмешничал, и я не стерпел, очень рассердился.
— Ну пусть рассердился. Но зачем же так избивать? Ты должен извиниться перед ним и пообещать мне, что никогда больше не станешь драться с товарищами.
Я был все еще зол на Сыонга, но видел, что ему очень больно, и мне стало его жалко. Конечно, он тоже здорово саданул меня в глаз, нельзя сказать, чтобы он был совсем уж паинька, но что правда, то правда — ему досталось гораздо сильнее.
Теперь
— Шао признал, что он неправ, помирись с ним.
Если бы не он, Сыонг ни за что бы не стал мириться. Пожимая Сыонгу руку, я сказал:
— Ты следующий раз не слушай эту Хоа. Извини меня, пожалуйста.
— Дерешься так больно, да еще... Если бы я знал, что ты такой, никогда бы с тобой не водился!
Так мы восстановили мир. Нашему вожатому это, видно, пришлось по душе, потому что он улыбался. Но ведь он мне еще велел дать обещание никогда не драться. Ну как такое пообещаешь!
— А бороться можно? Как мы с Быоем боремся? — спросил я.
Мой вопрос очень рассмешил вожатого. Он похлопал меня по плечу и сказал:
— Пожалуйста, сколько угодно! Можешь с Быоем, можешь и с другими. Только не делать друг другу больно!
— Ну да, Быоя-то настоящий борец силовым приемам учил, — возразил я. — Вы думаете, когда он станет эти приемы применять, мне не будет больно? Если вовремя не дать ему отпор, он меня на лопатки положит, а для борца это позор!
Вожатый снова засмеялся, и мне почему-то показалось, что ему нравится борьба. Он попросил меня рассказать, как мы боремся, и сказал:
— Покажи-ка мне, какие приемы ты знаешь.
Я снял рубаху, вынул из-за пояса тетрадки и книжки и, вызвав Сунга на круг, представил себе, что это Быой, так мне было проще показать приемы. Сунг был намного выше меня, руки и ноги у него были длинные, и, чтобы нам можно было схватиться, ему пришлось наклоняться. Я сделал несколько ложных выпадов и вдруг внезапно схватил его сзади за запястье и рывком перекрестил ему руки. Потом я подставил свою спину под спину Сунга и попробовал перекинуть его, но как я ни старался, мне не удалось это сделать.
— Потому что я намного тяжелее тебя, иначе ты уложил бы меня на лопатки. Знатный у тебя прием!
Я был очень горд и объяснил, что этому меня обучил Шеу. Но Сунга не так-то просто было удивить. Он снял рубаху и сказал:
— Ну, а теперь поборемся по-настоящему...
Что ж, поборемся так поборемся. Но только я вошел в круг, как Сунг сделал молниеносный выпад и, схватив мои руки в замок, опрокинул меня на спину. Правда, мне ни чуточки не было больно, потому что Сунг успел подставить руку, поддержал меня и осторожно опустил на траву. Как и положено по правилам борьбы, он трижды легонько шлепнул меня по животу и со смехом спросил:
— Ну как, признаешь себя побежденным?
Я тоже засмеялся. Прием, которому научил меня Шеу, явно уступал тому, что знал Сунг. И я громко сказал:
— Признаю себя побежденным!
Победителя полагается признавать своим учителем. Вот, например, Шат из Горелого села, он считается лучшим борцом во всем нашем уезде, но он ежегодно ездит в Веселое село, чтобы воздать почести живущему там и когда-то очень известному борцу, хотя тот теперь уже совсем дряхлый старик. У нас все об этом знают.
Когда я увидел приемы Сунга, я понял, что в этом деле он мастер больше, чем Шеу.
Вот было бы здорово, если бы он научил меня, чтобы я мог победить Быоя! Мне очень хотелось тут же попросить об этом, но я побаивался его. Я ведь не знал, так ли хорошо он относится ко мне, как Шеу. А вдруг его рассердит такая просьба? И все же он, выходит, славный парень!
Сунг отпустил меня, сделал какой-то неизвестный мне выпад рукой и стал одеваться. Он сказал, что идет к моей сестре. Мы пошли вместе. По дороге он все время рассказывал разные истории о борцах.
Я слушал его внимательно, но все же на душе было неспокойно. Зачем он идет к нам? Правда ли, что у него есть дело к Ман? Наконец я набрался храбрости и попросил:
— Не говорите ничего моему отцу, ладно?
— О чем не говорить?
— Как я подрался с Сыонгом. А то мне здорово достанется. И сестре тоже не говорите!
Сунг, смеясь, похлопал меня по плечу:
— Ладно, никому не скажу. Обещаю!
— Пожалуйста! А я вам птиц наловлю, выбирайте любую...
— Если ты даже и не подаришь мне птицу, я все равно никому не скажу. Но раз уж ты ловишь птиц, то подари одну. Хорошо бы птичку-белоглазку, моя маленькая сестренка их любит. Когда я был такой, как ты, я тоже ловил птиц, иногда, бывало, сразу штук двадцать воробьев поймаешь...
Ага, значит, он и птиц ловить умеет. Воробьев ловят сеткой. Я видел, как птицеловы охотятся за воробьями. Они рассказывали, что иногда в сеть попадает сразу по пять-шесть штук. Шеу очень любит жареных воробьев, мне они тоже нравятся, такие вкусные! Их мясо ничуть не хуже голубиного. Я только хотел позвать Сунга как-нибудь сходить половить птиц, как он вдруг спросил:
— Ты очень боишься своего отца?
— Еще как! Если он узнает, что я опять дрался...
— Ну, а от Ман тебе тоже достается?
— Да нет, не очень... Так, иногда даст подзатыльник. Только вот я не люблю, когда она обличать начинает.
— Как «обличать»?
— А она все перечисляет: и какой я ленивый, и что я балуюсь часто, не слушаюсь, и специально так громко кричит, чтобы отец услышал.
— Ну, а если я сейчас попрошу Ман, чтобы она больше не ругала тебя и не рассказывала ничего отцу?
Как бы это было хорошо, если бы он на самом деле это сделал!
Сунг то и дело задавал мне вопросы. Я рассказал ему все: и про то, как мне было грустно оттого, что меня не приняли в пионеры, и про охоту на хомяков, и про Восточное озеро, и как я ушел за птицами, не построив загона для утят, а Заячью Губу унесла лиса; как бегал за вином для Шеу, а ребята поймали меня, и Хоа ославила меня как пьяницу, и что теперь я собрался на Восточное озеро к дедушке Тою просить денег на другого утенка.