У подножия горы Нге
Шрифт:
Я то и дело посматривал на Сунга, стараясь понять, сердится ли он, но он все кивал головой и расспрашивал о Шеу, а слушая мой рассказ о нем, иногда чуть хмурился.
— Выходит, тебе Шеу больше всех нравится? — спросил он вдруг.
На что я тут же ответил:
— Конечно, больше всех!
И Сунг рассмеялся. Я так и не понял, самому ему нравится Шеу или нет? Мне-то они оба очень по душе пришлись. Правда, Шеу чуточку больше, чем Сунг. Зачем Сунг сказал про моего отца, что тот самый отсталый в нашей деревне? Разве хорошо это? Но я, конечно, не настолько глуп,
А в общем-то, с ним было очень интересно разговаривать, и я даже не заметил, как мы дошли до самого дома. Мамы и отца не было, нас встретила одна Ман. Она сразу же налила чай, угостила Сунга, и они принялись что-то обсуждать. Говорили они очень долго. Сидя в соседней комнате, я слышал, как Сунг иногда упоминает мое имя, и тогда мне становилось не по себе. Но он, кажется, не выдавал меня, иначе сестра уже давно бы раскричалась, она мне ничего не спускала.
— Да, ты прав, я перед Шао очень виновата,— услышал вдруг я.
Ну что ж, если так, то хорошо. Если она и в самом деле собирается признать свою неправоту, то я это только приветствую. Должна же она понять, что слишком часто мне от нее достается, слишком часто она на меня отцу жалуется и вообще не интересуется моими школьными делами и совсем мне не помогает. Только вот что-то не слышно, чтоб она все эти недостатки признала. Пока что доносится только что-то вроде «мало внимания», «воспитание в семье», «обязательно выберу для него время» и тому подобное. А это мне не так-то уж нравится. Что, если она опять даст мне подзатыльник? Потом Сунг еще что-то говорил про Шеу, но так тихо, что мне ничего не удалось расслышать.
Да и вообще я не люблю подслушивать. Может, Сунг похвалился, что его приемы борьбы лучше, чем приемы Шеу? Но тогда бы Ман обязательно рассмеялась!
Я взял книгу — пора приниматься за уроки. Нам задали стихотворение, нужно обязательно его выучить, не то ребята из нашего звена сразу начнут меня стыдить, а может, еще и желтый флажок на парту поставят — тогда позора не оберешься!
Сунг еще долго обсуждал с моей сестрой какие-то дела. Неожиданно он заговорил так громко, что мне было отчетливо слышно каждое слово:
— Да, верно, они еще слишком консервативны, мало кто нас поддержит. Но для молодежи нет ничего невозможного. Начали, так будем продолжать! Ты-то согласна?
Я представил, как Мaн решительно кивнула. Интересно, что за дело они с таким жаром обсуждают? Но как я ни ломал себе голову, я никак не мог догадаться.
Сунг ушел, и почти сразу же после этого вернулся мой отец, а с ним появился и Шеу. Они о чем-то громко разговаривали на ходу. Войдя в дом, отец замолчал, сердито швырнул мотыгу в угол и, усевшись на кровати, несколько раз с силой затянулся из трубки. После него трубку взял Шеу и тоже сделал несколько длинных затяжек. Оба долго молчали. Видно, что-то случилось, и никому не хотелось первым начинать об этом разговор.
— Да, отказаться никак нельзя, — сказал потом отец.
— Может, оно и так, — ответил Шеу. — Вы сейчас в кооперативе — это все равно что буйвол, которого в плуг впрягли: куда погонят, туда и пойдете. Это вот я единоличник, меня никто заставить не может.
— Ну вот еще, меня-то тоже никто не заставит, — раздраженно заметил отец. — Если дело говорят, так я слушаю, а нет — так я всяким глупостям потакать не собираюсь!
Шеу сердито вытаращил глаза:
— Я им честно сказал: хотите прокладывать дорогу — прокладывайте, только уж моего поля не троньте! Нечего портить! И вот пожалуйста, вчера гляжу — притащились и обмеряют межи, там несколько девиц было и эти парни. Я ведь просил: нечего меня «освобождать», не хочу! Если они свои плечи пока не могли освободить, то чего о чужих заботиться!
Он помолчал немного и продолжал:
— И все из-за этого «активиста». Сегодня «ценная инициатива», завтра еще одна, не менее «ценная». Вот моему деду и отцу просто жилось: шею в плуг — и пошли пахать! Ни о какой «рационализации» и минутки не было подумать, попросту бы тогда с голоду сдохли. Зато теперь рты набить есть чем, да и для собраний времени хоть отбавляй, не знают, чем заняться, вот и придумали эту «рационализацию», всех порядочных людей только запутали.
Отец задумался, потом спросил:
— Ты не слышал разговоров про то, что наша молодежь какую-то тележку придумала, чтобы удобрения не на коромыслах носить, а возить? Говорят, раза в четыре быстрее получается?
Шеу пренебрежительно скривил губы:
— А, тачка! Ну, просто тележка куцая, что ли, в каких раньше свиней на рынок возили. Если с ней неосторожно обращаться, опрокинется и человека и удобрения угробит! В жизни не видал, чтобы удобрения на тележках для свиней возили! Такое только от нашего «активиста» и услышишь... Если вам делать нечего, можете всей семьей отправляться ему на помощь — выравнивать дорогу для его тележки!
Ман, которая после ухода Сунга сидела на крыльце и чинила старые корзины, слушала этот разговор молча. Всякий раз, когда к нам в дом приходил Шеу, Ман или делала вид, что не замечает его, или хмурилась, сердито глядя себе под ноги. Она никогда не вмешивалась в их разговоры, хотя эти беседы ей никак не могли нравиться: какие-то слухи, болтовня о соседях и тому подобное. Однако на этот раз, едва Шеу замолчал, она отложила в сторону корзину, нахмурившись, повернулась к ним и сказала:
— Отец, не слушай, что он говорит. Ему все бы только перечить! Люди не для себя, для всех стараются. Стоило только до его поля дотронуться, как он уже сразу на дыбы...
Шеу страшно разозлился. Руки у него дрожали, на лице застыла кривая ухмылка. Он медленно заливался малиновой краской, его и без того длинное лицо от этого, казалось, еще больше вытягивалось.
— Да, уж такие мы есть, отсталые ведь! Только такие передовики, как «активист» да ваши подружки, и могут за что-то взяться! Я, как вы мне не чужие, вот что скажу, и вы, Ман, тоже меня послушайте: будете во всем «активисту» потакать, до того докатитесь, что в один прекрасный день придется вам по миру идти. Мне уже и говорить-то об этом надоело! Пусть каждый делает, что ему вздумается...