У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
Правда, ожили и благодарили не все. Кто раньше в деревне жил позажиточней, побогаче, смотрел на нее, что кругом происходило, с сожалением, с робостью. Смотрел да помалкивал, посиживая у себя и домку, крепко-накрепко заперев на запор калитку и ворота.
У нас в Черни тоже, видимо, далеко не всем нравились новые порядки.
— А что с нами будет? — волновалось местное купечество. — Ох, хорошего не жди, — говорили они. — Вот мужички помещичью землицу поделят, всё барское добро разберут, а потом и в город заявятся.
— Какое общее? — кипятились другие. — А они наживали, они помогали нам капитал наживать? Не помогали, а теперь на готовенькое пришли. Ишь ты какие — «Всеобщее»!
— Ну да погоди, недолго авось процарствуют. Такого бесчинства над помещиками да и над нашим братом никто не допустит.
— А кому допускать-то?
— Да хоть бы и союзникам. Им гибель России тоже не на руку.
— Ну разве что союзникам!
— Да, глядишь, и у нас в России еще не все с ума посходили, поглядят, поглядят да тряхнут их…
— Ой ли… — сомневались иные.
Подобными толками был теперь полой весь наш городок.
ТАК ВОТ ОНО, ЭТО НОВОЕ!
В тревоге, в ожидании чего-то неизвестного прошел весь ноябрь — последний осенний месяц, холодный, ветреный, непогожий.
Началась зима. Поля, леса, всю землю укрыл снег. Укрыл и наш городок, обрядил во все белое улицы, палисадники, дома. Все кругом затихло, уснуло, успокоилось.
Только не затихли, не успокоились злые, тревожные толки, пересуды. Уже прошло, почитай, целых цза месяца, а большевистская власть все еще держалась.
— Этак и до нас докатится, — шептались по закоулкам владельцы местных лавочек.
И докатилось.
Случилось это в один из морозных зимних дней. Михалыч только что пришел из больницы, и мы собирались садиться за стол обедать. Вдруг дверь из кухни широко распахнулась, в комнату вбежала перепуганная тетка Дарья.
— Пришли, к нам пришли! — выпалила она. — Ой, что-то таперича будет?!
— Кто, куда пришел? — в изумлении спросили сразу Михалыч и мама.
— Большаки, сами большаки! Дмитрий, сторож из больницы, прибег, воочию видел, вот как я вас таперича!
— Ничего не пойму, — развел руками Михалыч, — какие большаки, куда, зачем пришли?
— Имущество забирать у купцов, кто побогаче, — пояснила Дарья.
— Наверное, большевики? — с невольной тревогой сказала мама. — Позови-ка Дмитрия, Дарьюшка.
— Я сейчас призову. Он вам все объяснит. Сам их воочию видел…
В столовую вошел больничный сторож
— Целый, можно сказать, ихний отряд. Все на конях, будто драгуны, только амуниция поплоше, кто в чем: кто в полушубке, а кто в пальте. Но все, можно сказать, при оружии. У каждого винтовочка. Честь по чести. Впереди, значит, ихней командир. Ну, тот как есть военный начальник. Полушубок на ём, через плечо леворверт перевешан. На голове папаха серая, и лошадка тоже серая, что надо. Едет, все кругом взором оглядывает. Так глазами в каждый переулок, закоулок и тычет, видно, неприятеля высматривает. Только иде он у нас, неприятель-то, откелева ему взяться?!
— Куда же они поехали? — спросила мама.
— Униз, по шоссейке направление взяли. Напрямик, униз, к реке, значит, мимо самой больницы проследовали. Я о ту пору снег от амбулатории отгребал. Слышу, ребята по суседству заорали: «Едут, едут!» Я, как глянул, так и сомлел. Гляжу на них и в чувствие никак не приду. Впереди-то сам главный на сером коне, а позади отряда двое саней, какое-то имущество складено и торчит что-то. Тут солдатик один, раненый, из больницы вышел, глянул на санки, где торчок-то, говорит: «Беспременно пулемет». Так они всем отрядом вниз по шоссейке и проследовали.
— Может, мимо проедут, — сказала мама. — Что им у нас, в Черни-то, делать? Может, прямо во Мценск или Орел поехали.
— Да подожди ты! — остановил Михалыч. — Кто куда поехал, еще неизвестно. Что за люди?.. Может, воинская часть какая?
— Да что вы! — даже замахал руками Дмитрий. — Какая ж там воинская часть! Я, чай, сам служил, сам знаю: военные — те по форме одеты, в шинели, в шапки. А эти — кто в полушубке, кто в пальте, — какая там военная часть?! Известно, большевики, они и есть.
Новое, необычное началось со следующего дня. С самого утра по городу разлетелась весть, что в десять часов на Соборной площади будет митинг. Чернские жители, некоторые хоть и не без опаски, но все валом повалили туда.
Мама ни за что не хотела пускать меня и Сережу. По разве можно пропустить такое событие? Наконец в защиту нас вступился сам Михалыч. Он сказал, что тоже пойдет на митинг, и обещал маме ни на шаг нас от себя не отпускать.
— Ну как еще стрелять начнут… — робко говорила мама.
— Кто стрелять, в кого стрелять?! — возмутился наконец Михалыч. — Да ты понимаешь, что такое «митинг»? Ну, это значит собрание, приветствие, объяснение… Какая же там стрельба, почему?
— А если поссорятся, не поладят? Вот и начнут палить друг в друга, — робела мама.
— «Друг в друга»! — развел руками Михалыч. — Что ж, по-твоему, церковный староста Иван Андреевич с колокольни выпалит или Михаил Ефремович булками вместо гранат бросать начнет? Слушать стыдно!