У рассвета цвет заката.Книга 1
Шрифт:
— Райбаш надеется на прекращение эпохи войн и боится сам спровоцировать новую любым конфликтом. Я его понимаю…
— А я — нет. Надеяться он может, пусть хоть занадеется. Быть слепым права не имеет. Не мальчик, но император, как-никак, отец отечества, мать его.
Что они вхожи к императору Тугдоланта, Лефлан и Андуаш не скрывали. Собственно, ничего тайного в этой информации не имелось, напротив, все было совершенно естественно. Род Ют-Раш при дворе занимал положение высокое и почетное, щедро одаренное привилегиями рождения и наградами за заслуги, а при определенных обстоятельствах стоял в первых претендентах на престолонаследование, о чем Леф предпочитал не вспоминать, чтобы, не приведи Всевидящие, те самые обстоятельства не сложились. Про древность рода Манжур речь не шла, его древность простиралась за пределами Мелонты. Знал об этом Райбаш Эш-Шаркор или довольствовался наблюдаемыми достижениями Андуаша, я не знала, но молодого ученого молодой император привечал, если не сказать больше и не вспоминать давних слов капитана Сартара о ком-то, стоящем выше властей Тугдоланта и рекомендовавшем не препятствовать Лефу и мне. Я была уверена, что этот кто-то — Манжур.
— Вот именно, Анд. Он император и несет ответственность за империю. Если парни Сартара на территории Киллитенса влипнут, у Тиринеха будут развязаны руки.
— А он в курсе, что сейчас они у него связаны? Исконийский плевать хотел на все конвенции и моратории. То, что его армия не торчит на границах Тугдоланта, не результат их договоренностей, а повод для тревоги. Слишком затяжное спокойствие при такой портальной активности. Знаете, что меня радует? Что танк в окно не лезет и с крейсерами оптодисперса на черных рынках напряг, ибо конница — сила, конечно, но КОДу это хлит объяснишь.
Наверное, Андуаш был прав, капитан Сартар говорил о том же два года назад, но… За эти два года ничего не изменилось, во многом благодаря политике императора. Райбаш Эш-Шаркор шел на любые уступки и соглашения с Тиренехом Исконийским лишь бы сохранить мирные отношения между Тугдолантом и Киллитенсом. И поверить, что все это напрасно… Не верилось. Не хотелось верить. Особенно теперь. Это я теперь стала гражданской, Лефлан оставался военнообязанным. Жалела я о решении уйти из школы? Нет. Я просто очень надеялась, что войны не будет. Хотя верила в это немногим более, чем в существование энджуров.
— Они, правда, есть?
— Есть. И крейсера, и танки. Что из них тебя больше интересует?
— Энджуры.
Андуаш, против обыкновения, не стал насмешничать, не поинтересовался, позднее у меня зажигание или ранняя заторможенность, снова смел все вычерченное на земле, посмотрел внимательно и невесело.
— Есть. Можешь поверить. Если та поворотная точка сохранилась…
Он не договорил. В воде блеснуло сияние открывающегося портала. Это само по себе было неожиданно. Сколько мы бывали на Белом озере, ни разу портал не видели, да еще и в воде… Я о подобных даже не знала, не представляла, что бывают, Манжур ничего не рассказывал о таких.
Оказывается, бывают. Этот вот был, проступал нечетким контуром, вырисовывался быстро и неровно, будто прорывался сквозь непонятную преграду, и раскрылся вдруг маревом закатного солнца. Не отражения, нет. Солнца, заглянувшего из другого мира. Солнца, умеющего петь, как огонь Лефлана. Только песня эта была полна такой печали, что сжималось сердце и трудно стало дышать, а глаза пекло и застилало пеленою слез.
Длилось все это недолго, секунды, но сами секунды длились целую жизнь. Портал закрылся в одно мгновение, забрал печальную песню и солнечный свет… И оставил его след на наших руках, Лефа и моей, окутал от плеча до переплетенных пальцев. Золотистое мерцание таяло медленно… даже не таяло, впитывалось в кожу, растворялось в нас, а мы смотрели, как оно впитывается и молчали. И потом молчали. До самого:
— Поздравляю, ребята. В Храм можете сходить, для порядка, но надежнее, чем сейчас, вас никто не свяжет. Да уж, неправильный — это диагноз.
Реальность вернулась… или мы вернулись в нее. На берег Белого озера, под вечернее солнце Мелонты, к Андуашу, стоящему над водой и словно удерживающему себя от того, чтобы броситься в тот странный, уже исчезнувший, портал, к его поздравлению и непонятному завершению поздравления.
— Анд?
— Что? Что это было? Фиксированная точка в судьбе… дорогого мне человека. Значит, это не изменилось, она пришла туда. А вот сохранился ли поворот, о котором я не сказал, теперь большой вопрос. Возможно, он и не нужен, его огненная пернатость Луч до вас так дотянулся. И на нитки он не разменивался, мелочиться не в его стиле, сразу перчатку с рукавами, как еще не скафандр целиком влепил, оригинал…
— Анд, там произошло что-то, что для тебя тяжело? — перебил его Лефлан. — Ты из-за этого сюда приходишь?
— Да, — Андуаш мотнул головой, будто стряхивая это свое напряжение. — Глупо. Помочь не смогу, знаю, а вот… Ладно, прошло уже. Энджур это был, связал вас лично, как хотели.
— Не на рассвете? — от неуместности и ненужности собственного вопроса я смутилась. — Это не важно, да? Я не знаю, зачем это сказала, как-то само вырвалось… Наверное, от… Неважно. Но это правда, да? Это был энджур? Настоящий энджур?
— Настоящий, — мягко подтвердил Манжур. — А с рассветом все нормально, не переживай. Просто ваш рассвет другого цвета. Нет, если вас что-то не устраивает…
— Нас все устраивает, — заверил Лефлан.
— Меня бы не устроило мое присутствие, — за усмешкой Андуаша проскользнула ощутимая горечь, спрятанная под нарочитую небрежность и некоторую развязность тона. — Щиты поставить не забудьте. Романтиков тут, кроме вас, не водится, а рыбаков принести может. Я рад за вас, и рад, что вот так, по-настоящему все.
Манжур успел дойти до лошадей и распустить узел чембура своей, а мы не успели расцепить пальцы укрытых едва видной вязью рук. Но мы и не спешили, не хотели спешить. Все случившееся было странно, непонятно и… чудесно. Совершенно чудесно. В этом чуде терялись и странность, и непонятность, и крошечная досада, что не увидели энджура. Все это было мелким и неважным. Важны были мы и тонкая ниточка солнечного луча, принесенного волшебной птицей. Ниточке нравилось сплетение пальцев и близость рук, и просто наша близость. И нравилось тем сильнее, чем ближе были мы друг к другу. А нам нравилось то, что ей это нравится и просто нравилось сидеть вот так, близко-близко, держаться за руки и знать, что совсем скоро близость станет единением.
К обычным щитам Леф добавил особенный, поющий, переливающийся всеми оттенками пламени, спрятавший нас от всех. Закрывший от черного урагана. Ненадолго.
Сумасшедший ветер возник одномоментно, словно взметнулся откуда-то из-под земли, вертелся воронками смерчей, обрывал пожухшую листву с деревьев и ломал сами деревья. Порывистый, напоенный неясной злой силой и чем-то еще неведомым и страшным. Щиты исчезли разом, задержался лишь поющий огонь. На несколько секунд. Лефлану их хватило понять, что происходит что-то непонятное, контакт с чем нужно свести к минимуму, и шейным платком завязать рот и нос. Мне. Мне этих секунд хватило проявить редчайший для бывшей ученицы закрытой школы МВВ непрофессионализм. Вместо мыслей об опасности и оперативного выбора действий в критической обстановке в моей голове царила сплошная обида, что началось это ураганное безобразие до слез невовремя. Я отлично понимала, чем чревато подобное легкомыслие в подобной ситуации, но даже призванный в качестве крайней меры образ капитана Сартара с его оценкой такого поведения не помогал, и пока мы бежали к лошадям, я продолжала бороться со слезами, упорно не желавшими смаргиваться.