У развалин
Шрифт:
— Такъ кто же тебя уполномочивалъ вмшиваться не въ свое дло? — перебилъ его Шатровъ — и костяная книжная разрзалка хрустнула и сломалась въ рук его. — По какому праву ты становишься между мужемъ и женой?.. Я считалъ тебя… деликатне, мои милый… Больше я ничего не имю сказать теб.
— Дядя!..
Но Дмитрій Валерьянычъ всталъ, быстро вышелъ въ сосднюю комнату и заперъ за собою дверь.
Бобрищевъ поднялся со стула, весь блдный.
«Что же это?.. онъ меня… выгоняетъ!.. Необходимо немедля же ухать»… — стучало въ голов его.
…Онъ почти шатаясь вышелъ изъ кабинета и машинально, пройдя терассу,
Солнце уже зашло, надвигался душистый вечеръ конца іюля, весь прозрачный, съ едва замтными въ тихомъ безоблачномъ неб первыми звздами.
Лакей постучалъ въ дверь кабинета и, ничего не слыша, ршился внести лампу.
Баринъ опять сидлъ у стола, передъ раскрытой книгой, хоть и было ужъ совсмъ темно.
— Попросите ко мн барыню! — приказалъ онъ.
Соня была въ возбужденномъ состоянія. Она чувствовала такую давящую тоску, какой прежде никогда съ ней не бывало, такую, что ей хотлось не плакать, а просто кричать отъ боли. Она уже знала, что надъ нею виситъ какое-то несчастіе. Она видла изъ своего окна, какъ Бобрищевъ спустился съ терассы и пошелъ къ развалинамъ. У нея шибко забилось и потомъ замерло сердце… И она ждала.
Ее позвали къ мужу. Она вошла въ кабинетъ, взглянула на Дмитрія Валерьяныча — и не узнала его. Передъ нею былъ совсмъ старый и совсмъ чужой ей человкъ. Но ей это было все равно. У нея въ груди что-то обрывалось, въ виски стучало… Вотъ-вотъ сейчасъ упадетъ на нее… громадное… холодное… — и раздавитъ…
XI
— Ты хочешь ухать изъ Нагорнаго? теб здсь надоло? — прямо началъ онъ, впиваясь въ нее горящимъ взглядомъ.
Она никогда не видала такихъ его глазъ и ужаснулась. Въ ней вдругъ родилась никогда не испытанная ею злоба къ этому человку. Еще нсколько часовъ тому назадъ, томясь своею тоскою, она не винила его ни въ чемъ. Теперь она чувствовала, что онъ ея настоящій врагъ, ея мучитель.
— Я ничего не хочу, мн ничего не надо, — устало проговорила она.
— Нтъ, ты говори, говори прямо, — воскликнулъ онъ, крпко взялъ ее за руку и заставилъ ее ссть въ кресло. — Разъ ужъ ты дошла до того, что толкуешь о своихъ несчастіяхъ съ первымъ встрчнымъ… это надо кончить!
Съ ней произошло что-то неуловимое; но безповоротное. Она внезапно преобразилась. Ея голова поднялась, блдныя щеки облились румянцемъ, глаза блеснули, потерявъ свое обычное выраженіе, и, въ свою очередь, пристально и холодно остановились на глазахъ мужа. Она заговорила новымъ голосомъ, котораго никто бы не призналъ за ея голосъ.
— Ну что-жъ, видно такъ надо, да, я не могу больше такъ жить, я давно, давно задыхаюсь — и всему есть конецъ… Я не могу больше… это хуже смерти…
— Значитъ, что-жъ… значитъ, ты просто разлюбила мужа? — разслышала она. — Скажи пожалуйста… разв я силой взялъ тебя, разв я прибгалъ къ какимъ-нибудь ухищреніямъ, недостойнымъ соблазнамъ? Я сказалъ, что люблю тебя — и не лгалъ… ты отвтила такимъ же точно признаніемъ, ты клялась, что теб никого и ничего не надо кром меня, что ты никогда меня не покинешь — и лгала…
— Нтъ, я не лгала, — все съ тмъ же холоднымъ блескомъ глазъ продолжала она, больше отвчая себ самой, чмъ на слова его, — но я никого и ничего не знала, я была ребенкомъ. За тобою осталась вся жизнь, а у меня она
Она поднялась съ кресла, схватилась за грудь. Зрачки ея глазъ расширились и въ нихъ мелькнуло мучительное, почти безумное выраженіе.
Шатровъ задыхался.
— Такъ я… я во всемъ виноватъ… — прохриплъ онъ, — я, старый мужъ, залъ твой вкъ… и это сразу… такъ… сейчасъ!.. оттого что пріхалъ мой племянникъ, съ которымъ ты наговорилась, наплакалась…
Онъ остановился, задохнулся — и вдругъ крикнулъ черезъ силу:
— Съ которымъ ты цловалась!.. Не притворяйся же, не лги… скажи мн прямо, что ты его… любишь!
Она вздрогнула. Ея руки опустились; потомъ тотчасъ же поднялись и она стиснула ими себ голову.
— Я… я никогда… Боже мой… теперь я чувствую… понимаю… да, да, да!.. это правда… вотъ что это… я люблю, люблю его!
Она пошатнулась, но удержалась на ногахъ — и какъ сумасшедшая выбжала изъ комнаты.
XII
Она бжала, какъ будто кто-нибудь гнался за нею. Она бжала такъ быстро, какъ уже не бгала со времени дтства.
Она въ саду, среди цвтниковъ, отъ которыхъ, посл знойнаго дня, такъ и пышетъ теплымъ благоуханіемъ. Она мчится по кленовой алле, спускается по крутой дорожк къ рк, бжитъ берегомъ, въ прозрачномъ сумрак, среди влажной, покрытой росою травы…
Сердце ея то мучительно колотится, то совсмъ замираетъ — и дышать нечмъ. И только одно повторяется, безъ конца, все громче, все отчаяннй: «такъ, вотъ что это!.. я люблю его… Боже мой… я люблю его»!..
Все кружится у нея породъ глазами. Она видитъ какъ на встрчу ей несутся кусты, деревья… Вотъ блеснула ей прямо въ глаза рка и тоже понеслась ей навстрчу.
Она все бжитъ… рка разростается… ближе… ближе… Пахнуло запахомъ воды, влажнымъ холодомъ Боже мой… я люблю, я люблю его!..
Онъ глядитъ на нее ясными, нжными глазами… онъ цлуетъ ея руки… «Такъ вотъ любовь… вотъ»!..
А рка надвигается… что это? она летитъ!.. какъ холодно!.. что это, что?!.
И все исчезло. Никто не видлъ, среди глухой тишины поздняго лтняго вечера, какъ она, охваченая ужасомъ и безуміемъ, мучительной потребностью бжать дальше, дальше, все впередъ и впередъ, не сознавая того, что длаетъ, прямо взбжала на обрывъ, къ тому мсту, гд рчныя воды были особенно глубоки, оступилась — и очнулась только тогда, когда стала захлебываться.
Она сдлала отчаянное усиліе, выплыла, крикнула; но голова ея закружилась — и она пошла ко дну…