У рифа Армагеддон
Шрифт:
И это было не единственное, что проскользнуло сквозь трещины в великом плане Лэнгхорна. Например, у этих людей был порох. Это был не очень хороший порох, это все еще был "мучнистый" порох, слабый и опасный в работе, и у них он был недавно, но он скорее подозревал, что одного порохового джинна было бы достаточно, чтобы в конце концов свергнуть аккуратный маленький план Лэнгхорна. Мерлин задавался вопросом, как именно его введение прошло мимо Церкви. Он подозревал, что ответом была довольно крупная взятка, вероятно, из Харчонга, где он был изобретен поначалу.
Одобрение его по любой причине показалось Мерлину актом безумия со стороны Церкви, учитывая систему, которой она была посвящена. Но, справедливости ради, когда он впервые появился, Церковь вполне могла не признать его военный потенциал. Насколько Мерлин мог судить до сих пор, он был введен в основном для использования в горнодобывающей промышленности и инженерных проектах, а не в войне. И даже сейчас, восемьдесят или девяносто лет спустя, было очевидно, что Сэйфхолд все еще нащупывает путь к военному применению этого состава.
На данный момент их огнестрельное оружие и артиллерия были примерно такими же примитивными, как и их порох. Лучшим пехотным огнестрельным оружием, которое у них было, был грубо сконструированный мушкет с фитильным замком, и, похоже, никто еще не додумался даже до колесцового замка, не говоря уже о кремневом. Их артиллерия концептуально была не намного более продвинутой, но это было не потому, что их металлургия была недостаточно хороша, чтобы производить гораздо лучшее оружие, предполагая, что кто-то предложит, как это можно сделать. В сочетании с производственной базой чарисийцев, общей изобретательностью и сужающимся кругом врагов это давало всевозможные поводы для того, чтобы немного расширить зарождающиеся трещины в фундаменте Лэнгхорна.
Но что еще более важно, в королевстве Чарис также существовала социальная открытость. Никто никогда не спутает Чарис с представительной демократией. Короля Хааралда, вероятно, хватил бы апоплексический удар при одной только мысли об этом. Но королевский чарисийский флот имел многовековую традицию принимать на службу только свободных людей, прямое крепостное право было отменено в Чарисе более века назад, и по стандартам любого другого государства Сэйфхолда чарисийские простолюдины, несомненно, были "наглыми".
Что, в сочетании с центральной ролью торговли и торговцев в процветании Чариса, помогло объяснить, почему парламент Хааралда был активной, жизненно важной частью его правления. По большей части он делал то, что ему говорили, но ревностно охранял свои прерогативы, и у Хааралда хватало мудрости достаточно часто вставать на сторону общин против лордов, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, где находится истинная власть. Если уж на то пошло, большая часть чарисийской знати активно занималась торговлей, без высокомерия землевладельцев Харчонга или Деснейра. Они признавали, что способности так же важны, как и голубая кровь. Простое обладание титулом не оправдывало лени или праздности, и чарисийский простолюдин, обладающий способностями и энергией, мог рассчитывать подняться намного выше, чем его коллега почти в любом другом государстве Сэйфхолда.
Вот почему Мерлин был здесь. Базовая матрица чарисийской политики и общества предлагала самую плодородную почву для семян, которые он должен был посадить. Оставалась еще небольшая проблема со страховым полисом Лэнгхорна, которую Сова обнаружил во время своего орбитального обследования. Найти способ справиться с этим было бы непросто. Но даже после того, как это было бы преодолено, Мерлину было очевидно, что он не мог пытаться навязать технологию Сэйфхолду, так же как он не мог в одиночку свергнуть Церковь. Изменения, которые он должен был вызвать, должны быть органичными, должны вырасти из подлинного сдвига в базовых установках и структурах убеждений.
Мерлин стал думать о себе как о вирусе. Аналогия не была идеальной, но она работала. Сам по себе он ничего не мог сделать. Но если бы он нашел нужную клетку, вторгся в нее, переделал ее нужным образом, это распространило бы инфекцию на организм. И Чарис был подходящей исходной клеткой.
При условии, конечно, что он сможет предотвратить его разрушение.
К счастью, у него по-прежнему была одна общая черта с Нимуэ Элбан; им обоим всегда нравился вызов.
V
Княжеский дворец, Эрейстор,
остров Эмерэлд
– Что такого чертовски важного?
– спросил князь Нарман угрюмым тоном. Он был одет в легкий халат из харчонгского хлопчатого шелка поверх пижамы, и выражение его лица было недовольным, когда в столовой во время завтрака появился Хал Шэндир, пятый барон Шэндир. Нарман, как, казалось, и все мужчины Дома Бейц, был невысокого роста. Однако, в отличие от своего покойного отца, он был тучным мужчиной с круглым детским лицом, которое было способно сиять простой радостью человеческой доброты, когда это требовалось его владельцу. В такие моменты случайного наблюдателя можно было бы простить за то, что он не замечал жесткого, расчетливого огонька, горевшего в, казалось бы, кротких карих глазах князя.
В другое время - как сейчас - выражение лица Нармана было явным предупреждением о том, что он в скверном настроении, и когда это было правдой, никто бы не назвал его взгляд "мягким".
– Прошу у вас прощения за то, что побеспокоил вас так рано, мой князь, - ответил Шэндир, склоняясь в глубоком поклоне.
– Я бы не сделал этого, если бы ситуация не требовала вашего немедленного внимания.
Нарман хмыкнул. Шэндир с грустью отметил, что в этом звуке почти в равной степени сочетались сомнение и раздражение. Нарман терпеть не мог, когда его неторопливый завтрак прерывался делами, особенно когда речь шла о делах, о которых ему не хотелось бы слышать. И Шэндир знал, что было очень мало новостей, о которых он был бы менее рад услышать за завершающей завтрак выпечкой. С другой стороны, князь Эмерэлда признавал ценность Шэндира. И тем не менее, каким бы раздражительным и... требовательным ни был Нарман, он также признавал ценность лояльности. Неприятные сцены были далеко не редкостью для тех несчастных, которые приносили ему плохие новости, но, в конечном счете, он был мастером, который заботился о своих инструментах, и на самом деле он не приказывал обезглавить гонца.
Во всяком случае, не часто.
Князь несколько мгновений смотрел на него, удерживая на ногах. По опыту Шэндира, это был не особенно хороший знак, но и не обязательно катастрофический. Барон стоял выжидая так спокойно, как только мог, под пристальным взглядом своего князя. Утренний ветерок мягко дул через широкое открытое окно, шевеля прозрачные шторы, и в роскошно обставленной комнате было достаточно тихо, чтобы Шэндир мог слышать шелест листьев псевдопальм и щебет птиц из дворцовых садов, более отдаленный свист виверн от дворцовых конюшен и редкий пронзительный звук жука-паука, когда он с жужжанием пролетал мимо окна. Затем князь щелкнул пальцами слуге, стоявшему за его креслом.