У родного очага
Шрифт:
— Ээ-э, Иван вправду извелся у нас от мяса, — перебил Эпишке. — Это я с ним в самый первый раз и косил, кто же еще, думаете? Запрягли мы с ним кобылку Сыйтыпак. Погоняет. А она недавно ожеребилась, и где-то ее стригунок отстал… Приехали на место, значит, распрягли, Сыйтыпак как зачала рваться, ржать, бегать на аркане — звать его, значит, жеребенка-то. Сладу нет! Я ее и отпустил. Пускай, думаю, идет, ищет. Иван и спрашивает: «Слушай, дружка, а вечером, когда нам домой ехать, кобыла придет за нами или нет?» Ох-хи-хи, — заливается Эпишке.
Из выхлопной трубы трактора забили клочки дыма, Кемирчек включил фары, два желтых глаза. Сбавил
— По-оеха-али!
Сунер схватился за ручки крышки ящика. В свете фар пыль летит косым скользящим облаком, густеет, и все вокруг меркнет, исчезает. Остается только тяжелый запах пыли.
Сунер хочет посмотреть, не забило ли какой семяпровод. Не видать ни зги. Приходится все делать на ощупь. Теперь, если ямка или камень какие окажутся, в этой темени их не углядишь тоже…
Трактор дотягивает до конца загона и разворачивается. Сунер приноровился было отдышаться, но трактор остановился.
— Не ви-ижу! Ничего не ви-ижу! — сквозь тарахтенье двигателя доносится голос Кемирчека.
— Вот чертов ветер! — сплевывает с досады Бёксе. — Теперь со спины тянет. Где же Кемирчеку увидеть след? Пойду поводырем.
Он спрыгивает с подножки, выходит на свет, впереди трактора, долго ходит, разглядывая землю, и, махнув рукой, движется по следу.
Течет ли в землю зерно, или, может, давным-давно позабивало все семяпроводы, сколько прошло времени с последней остановки, — Сунер забыл и думать об этом. Голова гудит, как колокол, и он слышит только этот гул и не знает, куда от него деваться. Ни о чем другом не думается, да и не хочется думать. Кажется, привались сейчас к ящику с зерном, и сразу уснешь. Но спать нельзя! Об этом строго-настрого предупредили Иван и Бёксе. Задремлешь и свалишься с подножки под каток. Кому хуже-то будет?
Трактор ползет и ползет. Сунеру кажется, что не гусеницы вздымают пыль, а порывы ветра стремительно вышвыривают ее оттуда. Мутно светятся перед глазами задние подфарники…
Когда поворачивают против ветра, Кемирчек видит дорогу, ведет трактор сам, а в обратный путь — Бёксе или Иван, сменяя друг друга, шагают впереди трактора. После каждого круга остановка — надо загружать сеялки зерном. Эпишке не выдерживает и принимается ворчать:
— Ну что это за работа? Морока одна! Можно подумать, вам всём выдадут по ордену, Бёксе. Выдумали тоже — вышагивать впереди трактора! Как же! Получите — и не один. Домой пора ехать, вот что.
Сунеру хочется того же, и внутренне он на стороне Эпишке, но молчит. А Бёксе раскричался:
— Вот заладил! Домой да домой. Дитё вас ждет, что ли, дома? Титьку ему надо дать? Чем раньше закончим с севом, тем для нас лучше. Кто еще, кроме нас, будет сеять? Кто? Молчите?..
Эпишке и в самом деле умолкает.
Но вот — Сунер не сразу может понять — сеялки задребезжали на чем-то твердом, запрыгали, потянуло холодной чистой свежестью без удушливого запаха пыли. Оказывается, трактор выбрался с пашни на плотную землю, поросшую травой, и, проехав немного, останавливается. Только еще долго что-то тонко дзенькает в чреве трактора, постепенно успокаиваясь, и машина тоже замирает. От непривычной тишины в ушах Сунера звенит, и он чувствует себя оглохшим и беспомощным.
Какое-то время все молчат и не двигаются.
Потом Бёксе и Иван, словно бы нехотя, слезают с подножек, снимают с себя фуфайки и бьют ими с размаху об землю, отворачиваясь от поднявшейся пыли.
Кемирчек смачно сплевывает и первым решается нарушить тишину:
— Хватит, поди, на сегодня.
Он берет облезший овчинный полушубок и лезет укутывать им нос трактора.
— Хватит, конечно. Время-то — ого! Третий час!
— Спущу-ка я воду. А то кто его знает, — флегматично объявляет Кемирчек.
— А я как вспомню, что дома надо умываться, ой-ёй! — стонет Бёксе. — Заранее сердце болит. Чуть брызнешь, кричать хочется. Лицо горит, вода — что пламень…
— Эй! Нашли время лясы точить! — слышится из темноты голос Эпишке. — Садитесь скорее. Поехали!
Сунера дважды просить не надо. Он мчится со всех ног и забирается в телегу.
Лошади в предчувствии водопоя понуканий не просят, бегут рысью. Редкие звезды на уже посеревшем небе, четкие зазубрины гор дрожат и прыгают перед глазами от толчков телеги на ухабах.
Эпишке вдруг сдерживает коня. Две другие телеги, на которых сидят Иван и Бёксе, быстро удаляются по дороге.
— Кто торопится, пускай гонит. Что мы у них на аркане? — ворчит Эпишке под дребезжание повозки. — Отсеемся, другой лошади и телеги мне не дадут, А у меня в Ак-Айры жерди заготовлены. Загоню коня, на чем повезу, а? Не знаешь?
Сунер не отвечает.
— Ты, парень, совсем еще дите неразумное. Что там ни говори, а человек еще ради своего живота живет. Это уж точно. У него жизнью не голова руководит, а желудок… Вот я, например. Я, как бы тебе это сказать…
Сунера такая злость берет на Эпишке за то, что тот не хочет погонять лошадь! Он плюется, смотрит в сторону и не слушает этого старого брехуна. Тут они выезжают на грунтовую дорогу и в сплошном грохоте телеги голос Эпишке вовсе растворяется.
Сунер сидит на корточках в углу ящика, навалившись грудью на деревянный борт. При каждом толчке края борта больно бьют его по ребрам. Телегу так трясет, что Сунер стискивает зубы, чтобы ненароком не прикусить кончик языка.
— Откуда тебе, парень, знать, что такое жизнь? — не унимается Эпишке. — Какова она? Вот я скажу…
«Странный он, этот Эпишке, — устало думает Сунер. — И вправду, что за человек?»
Дом у Эпишке полон ребятишек. У него их, однако, с десяток. Многие уже учатся: один здесь, в деревне, другие — в городе. А кормит, одевает и обувает всю эту ораву один Эпишке. Как это ему удается, в голове не укладывается. Но как бы то ни было, факт остается фактом: работает в семье один Эпишке. О проделках и похождениях его ходят в деревне легенды.
Как-то является он в контору к председателю колхоза. На лице у Эпишке такая радость, такое счастье, что и председатель не выдерживает, тоже улыбается. А Эпишке говорит: «Ну, башлык, жена опять нас обрадовала. Принесла еще одного маленького колхозника. Придется, выдать барана по такому случаю. Как?» Председатель разводит руками: раз такой случай, не выписать барана никак нельзя. Как ни посмотри — действительная прибыль колхозу! А через некоторое время выясняется, что с подобной просьбой Эпишке обращался к председателю в этом году уже в третий раз! Тому, вконец замороченному делами, и в голову не пришло подсчитать, какой срок от рождения очередного ребенка у жены Эпишке прошел до появления следующего. Как только это выяснилось, хохот стоял на всю деревню. Но больше удивляло другое: как это сам Эпишке не раскрыл рта раньше. «От этого он наверное, мучился больше — смеялись люди. — Барана то ел не с радостью!»