У самого синего моря. Итальянский дневник
Шрифт:
В день похорон телевидение было не просто блокировано – оно существовало в режиме советского ТВ времен путчей и прочих переворотов. Только вместо «Лебединого озера» передавалась абсолютно синхронизированная трансляция похорон.
Ощущение волнующее: переключаешься с одного на другой канал волшебной спутниковой системы SKY, а их больше ста, и видишь одно и то же, только голоса комментаторов разные. Куда тут тягаться бывшим двум советским! Застывшие лица, рассчитанные движения, статисты в белой или красной униформе, окаменевшая толпа. И единственный живой персонаж во всем этом помпезном и статичном зрелище – ветер. На протяжении всей церемонии погребения он надувал полотнища, рвал с плеч плащи и накидки, вскидывал рукава сутаны будущего папы, обстоятельно произносящего слова молитвы на плохом итальянском, плохом латинском или плохом английском языке, тысячи красных и белых одежд взлетали и парили над плечами кардиналов, священников, служек, хора. Казалось, что весь церковный клир оброс крыльями, но это как-то настолько неожиданно случилось, что никто так и не понял, что с этими крыльями делать – не ко времени как-то, не к месту, да и вообще… Тысячи крыльев так и трепетали на площади весь день. Опали к вечеру. Ветер стих. Восемь человек взяли гроб с папой и понесли. Бедная тосканская старушка – соседка нашего друга, у которого мы гостили в это время, – потом все удивлялась: сколько же весит этот папа, что его аж ввосьмером несли?
Все дальнейшее случилось быстро и споро. Территорию конклава, за которым я приготовилась пристально наблюдать, в этом году расширили до границ всего Ватикана (ну право слово, что за глупости – запирать взрослых кардиналов в Сикстинской капелле? А пообщаться? А переговорить? Нет, пора уже оставить этот средневековый предрассудок!). Черный дым вышел всего один раз, и то сначала показался белым. Я даже, признаться, думаю, что он и был белым, просто решили, что это как-то неприлично так прямо с первого раза выбрать нового папу. На второй день (я как раз обещала показать Пете черный дым) уже вышел белый дым, а вслед за ним вышел и новый папа. День спустя уже вышли газеты с фотографией симпатичнейшего паренька в форме гитлерюгенда, а еще день спустя все газеты уже писали о том, как новый папа любит кошек, и каламбурили на тему Pastore Tedesco(буквально – «немецкий пастырь»; но этими же словами обозначается обычно и немецкая овчарка). И ни слова о том, что Йозеф Ратцингер – очень серьезный теолог, о его работах, позиции, о вероятной смене курса… ничего похожего. Король умер, да здравствует король! И как это прессе удается выкраивать медийных персонажей по своей мерке даже из самых неподходящих для этого людей?
Casta diva
Опера в Генуе, музыкант-буржуа и Мстислав Ростропович
Сбылась моя мечта – я наконец-то попала в знаменитую итальянскую оперу. К сожалению, пока не в Ла Скала. Муж мой болеет распространенной театральной болезнью и ходит на спектакли в трех случаях: если это работа, если его пригласили и когда неудобно отказаться. Для последнего случая, кстати, у него имеется отличная формула. На вопрос «Как тебе понравилось?» он отвечает: «В жизни не видел ничего подобного» (рекомендую, очень помогает в безнадежных случаях).
В театро Карло Феличе – оперном театре Генуи – была генеральная репетиция «Нормы». Для Сандро это была адская смесь всех трех случаев – один технический директор пригласил другого технического директора посмотреть, как работает новая техника: в этой постановке вместо декораций была сплошная видеопроекция. В итальянских театрах, похоже, окончательно сошли с ума: драматические театры городят на каждом спектакле замки-деревья-купола (минимум на три трейлера, а то, не дай бог, в турне пригласят), а в оперном – ограничиваются видеопроекцией в чистом виде. Хотя «ограничиваются» – не то слово; режиссерское задание, по-моему, состояло из одной фразы: «Сделайте мне красиво». Было красиво. Видеопроекторы работали на всю мощь и демонстрировали все последние достижения видеопроекторной промышленности. Эдакий гигантский шоу-рум.
Зрители в мехах и смокингах (генеральная репетиция! Что бы я понимала?!), зал на полторы тыщщи мест – битком, исполнители, как всегда, в тогах, прикрывающих их необъятные размеры, волнообразные метания хора по сцене – опера, одним словом. Но знаете, что я вам скажу, братцы?
Когда эта бочка в тоге запела Casta diva, а по ее шлейфу, взмывающему ввысь, потекли вниз видеопроекционные цветы – они падали как снег, как медленный белый снег, хор пал на колени, и оркестр стал попадать в ноты – Dio mio, как это было прекрасно! Мы приволокли с собой Петьку – и даже он застыл и перестал спрашивать, кто это пришел и что это он сказал. (Впрочем, может, он как раз к этому моменту осознал, что ему все равно никто ничего внятного не скажет.) А когда ария закончилась, я поняла, что мне больше не жалко, что в Большом, может, и не будет концептуальных постановок, вроде «Детей Розенталя» Сорокина – Десятникова. Да и хрен с ним, с Десятниковым! Под такую музыку, как Casta diva, я готова, не подавившись, проглотить любую чушь про друидов, и толстух в тогах, и хор, никогда не изучавший сцендвижение – да пусть делают что хотят, лишь бы пели!
На выходе столкнулись со смешным дядькой, которому страсть как хотелось поговорить. По виду он был типичным генуэзским borghese(это скорее обыватель, чем буржуй), но оказался музыкантом (бывает же такое!). Он поймал нас за рукав, чтобы рассказать историю о том, как он кормил ужином Вишневскую и Ростроповича. Начало истории я поняла с пятого на десятое – у меня в руках, как рыба, бился Петька, которому не терпелось куда-то скакать, и мне приходилось его придерживать. Пропустила я длинные объяснения, почему Разговорчивый Дядька болтал на репетиции у Ростроповича. Впрочем, и так было понятно, что рот у него закрывается только тромбоном. Ростропович сделал ему замечание, на что Разговорчивый Дядька с достоинством объяснил, что говорил о музыке, Ростропович удивился и сказал: «О! А я думал – о политике!» (последовал длинный экскурс в политику тех дней) – но после репетиции они разговорились (бедный Ростропович!), и Разговорчивый Дядька предложил Ростроповичу вместе выпить. «Согласен, – сказал Ростропович, – но только у вас дома. За ужином. Мы приедем с галлиной, – прибавил он, замахав руками, как крыльями ( gallinaпо-итальянски – курица-несушка, что, видимо, Ростроповича страшно забавляло), – будем есть у вас песто».
Песто – это знаменитый генуэзский соус из молодого базилика. В отличие от пармской ветчины и сицилийских апельсинов, его нельзя экспортировать: по-настоящему он хорош только первой степени свежести – то есть только что приготовленный.
На следующий день вся семья Разговорчивого Дядьки прочесывала Геную в поисках самого лучшего базилика («Еще бы, – понимающе кивнул Сандро, – самый важный песто в жизни!»), протирала бокалы и наглаживала старинные скатерти и салфетки.
«А вот и моя Gallina! – воскликнул Ростропович после репетиции. – Поехали есть песто!»
«Ах, какое у Ростроповича чувство юмора! Maria Vergine!А что он говорил о политике! Боже-боже, как я жалею, что не записывал! А об оперных театрах мира! Нет, положительно, он просто ходячий анекдот!»
Почему-то Gallinaбыла не особенно entusiasta, держалась очень сдержанно. За ужином ее больше всего привлекала наша скатерть – мы специально постелили фамильную скатерть, всю в старинной вышивке – такую умели делать только монахини-кармелитки. Но только те, настоящие, босые кармелитки (carmelitane scalze)! Вот, кстати, как перестали они ходить разутыми, так и разучились вышивать – ну что ты будешь делать? Но когда она увлеклась разглядыванием этой вышивки, у нас от сердца отлегло – наконец-то ей хоть что-то понравилось! И песто, grazie al celo, вышел на славу! Мы, конечно, не поленились, базилик растирали вручную, в каменной ступке – все как положено… Так что ужин удался.
Меня потом спрашивали: «Что ты такого сделал, чтобы понравиться Ростроповичу и Вишневской?» А я скромно отвечал: «Я просто приготовил хороший песто и постелил красивую скатерть».
Слушала я его, слушала и думала: ну как вот с такими бороться? Игнорировать, как Вишневская, или забавляться, как Ростропович? Было бы мне шестнадцать лет, я бы сказала, что надо перевоспитывать. Наверное, чему-то я все-таки научилась, если теперь отчетливо понимаю, что это бесполезно. Но. наверно, я плохо училась, если мне до сих пор хочется задать вопрос:
Может ли в человеке в конце концов музыкант восторжествовать над обывателем?
Nucleo antisofisticazione
Отделение по борьбе с софистикой
Очень меня муж мой Сашенька поразил, когда, отпив однажды из бутылки вина, вознегодовал, закупорил бутылку и пошел жаловаться на производителя в специальное отделение полиции. Называется отделение по борьбе с подделкой вин (а заодно и всего остального, что можно пить). Но это я так на русский перевела. А по-итальянски будет nucleo antisofisticazione. Nucleo– это, как вы понимаете, ядро, товарищи, Sofistica– эт-та, как вы понимаете, софистика, и таким вот образом называется специальное отделение полиции, в которое можно обратиться, если тебе кажется, что качество вина не соответствует написанному на этикетке.