У судьбы твои глаза
Шрифт:
Руки не хотели слушаться, но я заставил их вскрыть конверт. Мы с Полин одновременно перестали дышать, пока я молча читал документы. Тёща не могла столько ждать, не удержалась и захлопала шкафчиками в поисках баночки с успокоительным. Закинула две таблетки в рот и запила водой. Никогда не видел, чтобы она хлестала успокоительные, даже не знал, что они у нас хранятся в коробочке рядом с бинтами и пластырями. Может, Полин лишь притворялась несгибаемой и всё это время подпитывала свою силу таблетками? Как многого мы не замечаем, потому что хотим верить в лучшее? Я не замечал слабость Полин, потому что хотел видеть её сильной. Глупец.
– Что там, Шон? Не томи.
– Франклин Таннер подаёт на меня
Полин облокотилась на шкафчик, побледнев ещё больше. Я выронил бумаги и подлетел к ней, помог присесть на стул и налил ещё воды.
– Я в порядке, мой мальчик.
– Хватит строить из себя героиню, Полин. Ты была сильной слишком долго. Пора мне взять на себя эту ответственность.
Она прижала ладонь к груди и попыталась отдышаться. Её грудь тяжело поднималась и опускалась, словно лёгким не хватало воздуха. Я достал пузырёк таблеток, которые только что приняла Полин, и прочитал название. Алпразолам. Мощное успокоительное для снятия тревожных расстройств и панических атак. Рёбра закололо от резкого осознания того, что я так отчаянно не замечал.
– Давно ты их принимаешь? – С нажимом спросил я, наблюдая, как дыхание тёщи возвращается в норму.
Она не ответила, и, если бы не была так бледна, покраснела бы до мочек ушей.
– Полин! Как долго ты пьёшь транквилизаторы?
– Шесть лет.
В рёбра вгрызлась боль тысячи игл.
– С того самого момента, как умерла моя Элизабет.
Вот чёрт. Те два месяца, что я топил горе в виски, Полин отпивалась успокоительными. Пичкала организм химией, которая помогала ей держаться, хотя помогать должен был я. Всё это время она была моей опорой, но сама опиралась на пузырьки с пилюлями. Даже страшно представить, сколько этих пузырьков сменилось в аптечке за шесть лет. Моя опора оказалась не такой прочной, как мне думалось. А я считал, что чувствовать себя ещё большим уродом не смогу. Но это была моя очередная ошибка.
Хотелось снова пустить кулаки в ход от злости на самого себя. Оставить дыру в дереве кухонного шкафчика, но вместо этого я трижды глубоко вздохнул и опустился рядом с тёщей на стул.
– Почему ты мне не сказала?
– Как я могла? Тебе нужна была помощь.
– А тебе не нужна? – Чуть более грубо, чем намеревался, переспросил я. – Ты строила из себя героиню ради всех нас, но, что ты сама мне говорила? Даже супергероям иногда нужна помощь.
– Мне её не хватает, Шон. – Прошептала Полин с такой болью в голосе, словно ей под ногти вгоняли булавки. Темень глаз перестала быть такой тёмной из-за слёз, что собрались за ненакрашенными ресницами. – Каждый день я просыпаюсь с надеждой, что сейчас спущусь, а она встретит меня на кухне. А потом вспоминаю, что кухня пуста, как и моя душа. Моя девочка умерла шесть лет назад, но я не могу поверить до сих пор. Пытаюсь убедить себя, что такова воля Господа. Он даровал жизнь Крису ценой жизни моей дочери.
Полин никогда не делилась со мной своими чувствами. Не была столь откровенна, как сейчас. Я почувствовал себя самым большим предателем на земле, и был уже почти готов открыть правду, которую скрывал от всех вот уже шесть лет. Не Господь изъявил свою волю и даровал Крису жизнь, забрав жизнь у Элизабет. А я. Это был мой выбор, с которым я живу до сих пор. Но я так и не смог признаться тёще. Это была попытка номер сорок четыре. Я складировал их в ящичке памяти, как фотографии.
– Эти таблетки помогают мне не сойти с ума от горя. Помогают надевать халат и спускаться в эту пустую кухню, где её нет.
– А что говорят врачи? Можно ли пить алпразолам так долго без передышки?
– Будто я у них спрашиваю. – Хмыкнула Полин, словно врачи были мелкими букашками, поедающими её огород.
– Полин, это серьёзно. У тебя низкое давление. Они никак не влияют?..
Я допытывался, словно пытался выведать тайну военной операции, а Полин уклончиво отвечала, будто подчинялась приказу ни за что её не выдавать. В конце концов, мы пришли к общему знаменателю, и тёща пообещала поговорить с врачом и перестать принимать успокоительные, если тот запретит.
– Что бы ни случалось с нами, с Крисом, я всегда была уверена, что мы выпутаемся. Но сейчас… – Полин вновь скользнула взглядом на бумаги. – Но сейчас? Что мне делать, Шон?
– Слишком долго ты была нашей опорой, Полин. Пора мне, наконец, взять эту роль на себя.
И я залез в карман, откуда выудил маленькую картонку с именем и телефоном, которую мне дал брат несколько дней назад.
– Кому ты звонишь?
– Тому, кто точно знает, что делать дальше.
***
Алан Хьюитт успел потерять часть волос на макушке, и теперь носил короткую стрижку, чтобы два ореола залысин на лбу так сильно не бросались в глаза. Он остался всё таким же тощим и бледным, каким я его помнил, разве что костюм на нём стал сидеть лучше. При каждом слове его голова покачивалась, как у голубя, что шло в разрез с той уверенностью, с которой он выплёвывал свои аргументы судье.
Я наблюдал за тем, как профессионально он произносит вступительную речь, как подбирает правильные вопросы на допросе свидетелей, как выстраивает свою стратегию защиты. В зале стояла выжидающая тишина, которую нарушал лишь шелест шёпотков. Секретарь объявила пятнадцатиминутный перерыв, судья удалился в свою коморку, чтобы взвесить все факты дела и вынести свой вердикт.
В зале было немноголюдно. Перевес тех, кто пришёл поболеть за одну из сторон, была на стороне истца. Первые пять рядов были заполнены знакомыми лицами. Теми, кто стали свидетелями моего буйства в офисе. Секретарша Таннера, два его зама и венец коллекции – Зак Таннер с подбитой губой, которая всё ещё чувствовала силу моего кулака. Лукас Альворадо выглядел единственным союзником в лагере врага. Он с сочувствием кивнул мне, когда мы встретились взглядом. И я кивнул в ответ, потому что его показания на трибуне свидетеля могли сыграть нам на руку. Он единственный из всей братии «Дженерал Констракшн» правдиво сказал о том, как всё было. Что я – не отмороженный психопат, у кого чешутся руки, а лишь заботливый отец, который отстаивал честь сына. Он слышал, что сказал мне Зак на крыльце дома Беллингтонов, и поведал об этом судье. Не знаю, могут ли помочь его показания, могут ли оскорбления стать резонной причиной для буквы закона набить кому-то морду, но всё же не помешают.
Лавки за моей спиной были пусты. Лишь Генри и Камилла пришли поддержать меня. Франклин перешёптывался о чём-то со своим адвокатом, шавкой из «Рочестер Лоерс», что прислал мне постановление явиться в суд сегодня в девять утра. Было уже одиннадцать. Даже забавно, что всего за два часа можно решить чью-то судьбу. В отличие от оппонентов, мой адвокат хранил молчание и строчил что-то в своём блокноте. Мне так хотелось склониться к нему и спросить, какие у нас шансы, но страх был сильнее. Часть меня не хотела знать о тех мизерных шансах на победу, которые нам светили.
Когда секретарь объявила, что судья готов озвучить своё решение и попросила всех встать, я прирос к стулу и удосужился подняться, лишь когда Генри зашипел на меня из-за спины. В зале стало до того тихо, что каждый отчётливо услышал шуршание мантии, пока судья усаживался за свой трон. Судья Нантакетт, мужчина шестидесяти лет с орлиным клювом и таким же острым зрением, обвёл нас всех зоркими глазами, и, открыв папку, принялся зачитывать тонну юридических терминов, которые смешались в моей голове в отвратительную кашу.