У судьбы твои глаза
Шрифт:
– Мне очень жаль.
– Спасибо. Беременность протекала с осложнениями, и нам посоветовали прервать её, но Элизабет, моя жена, была категорически против. За два месяца до предполагаемой даты родов ей стало хуже. Пришлось вести её в операционную.
– Это ужасно. Не представляю, что вам пришлось перенести.
Я с благодарностью кивнул, потому что пусть адвокат и говорил дежурными фразами, я видел, что они шли от самого сердца.
– Во время кесарева что-то случилось. Я был в прострации и не помню, что говорили врачи. Выжить мог лишь один из них. Жена или недоношенный ребёнок. Но проблема в другом.
Алан Хьюитт моргнул, а затем снова. Словно в глаз ему попала не соринка, а целое бревно.
– Постойте. Я правильно вас понял? Врачи просили вас сделать выбор…
– Кого из них спасать, да.
Вот та реакция, на которую я рассчитывал. Глаза приняли форму двух глобусов, брови поползли к двум залысинам, губы сжались в тонкую дугу неодобрения. Он был в шоке, впрочем, как и я.
– Но это противоречит медицинской этике. – Заявил Хьюитт. – Когда вопрос стоит ребром, кого спасать, ребёнка или мать, в девяноста процентах случаев врачи принимают решение сохранить жизнь матери. По нескольким причинам. Она уже взрослая, сформировавшая личность. Вполне возможно ещё сможет выносить и родить ребёнка. А младенец, рождённый раньше срока, априори имеет меньше шансов выжить после.
Я понимал, то, что говорит адвокат, непреложная истина, но слышать, как о твоей жене и сыне изъясняются, как о чём-то абстрактном, было больно. Если бы я был один, то точно б зарыдал. Но я здесь не за тем, чтобы лить крокодильи слёзы.
– Теперь я это знаю. – Сокрушённо сказал я. – Но тогда был весь на нервах, не понимал, что происходит, да и до сих пор помню не всё. Какие-то отрывки событий, которые навещают меня во снах.
– Судя по всему, врач, который принимал роды, превысил свои должностные полномочия. Хоть убейте не пойму, почему он обратился к вам с этим вопросом, ведь протокол ясно даёт понять, как действовать в таких случаях. Но то, что он воспользовался вашей… – Хьюитт смаковал слова на языке, подбирая верное. – Недееспособностью, так скажем. Это выше моего понимания.
– То есть, можно сказать, что он поступил незаконно? Но… почему? Зачем было прибегать к этому? Зачем взваливать решение на меня?
– Я не могу ответить на ваш вопрос, мистер Тёрнер. К превеликому моему сожалению. Но, осмелюсь предположить, что во время операции что-то пошло не так. Возможно, имела место халатность. Так он хотел переложить ответственность на кого-то другого, в данном случае…
– На меня.
Хьюитт кивнул. А я погрузился в молчание. Как же так? Как такое возможно? Врач ведь должен ценить жизнь и делать всё возможное ради пациента. Элизабет могла погибнуть не из-за тяжёлой беременности, а по халатности этого ублюдка.
– Так почему вы здесь? – Снова спросил адвокат. – Смею предположить, за тем, чтобы подать иск на этого врача?
Я и сам не знал, зачем пришёл сюда с лишней тысячей гонорара. Докопаться до правды? Найти виновного, на кого смог бы скинуть груз своей ответственности? Как доктор Крейг сделал шесть лет назад? Я и не думал втягиваться в исковое разбирательство с больницей, но теперь… Если откроется, что Стивен Крейг действительно повинен в смерти моей жены, я с радостью засужу его, чтобы получить хоть грамм успокоения.
– Даже не знаю. А вы как считаете? Стоит того?
– Если всё было именно так, как вы утверждаете, то
– Но есть кое-что ещё.
Хьюитт напрягся.
– Я вспомнил одну вещь. – О которой стыдно говорить вслух. Но я рассказал. О том, как пьяный ввалился в кабинет Крейга и как увидел свою подпись под документом, снимающий всю вину и с него, и с больницы.
Хьюитт молча выслушал, откинулся на спинку кресла и тяжело выдохнул.
– Одуреть можно. – Брякнул он. – Вас заставили подписать документ, пока вы были не в состоянии даже маму свою узнать? Это ещё одно косвенное доказательство того, что ваш акушер что-то напортачил. Не хочу вас огорчать, но придётся. С этим документом у вас и у меня связаны руки. Вы официально согласились не выдвигать обвинений. Ни один судья не встанет на нашу сторону.
– Но как же тот факт, что я ничего не соображал в тот момент?
– Это было шесть лет назад, мистер Тёрнер. – С сожалением напомнил адвокат. – Сейчас вы уже не докажете, что тогда были не в состоянии мыслить здраво. Придите вы ко мне сразу же, я бы ещё попытался что-то сделать, но теперь…
– Ясно. Этот ублюдок останется неприкасаемым.
– Поверьте, мне искренне жаль.
– Неужели, ничего нельзя сделать?
Говорят, надежда умирает последней. Каждый день я хватался за тысячи маленьких надежд, и все они умирали. Как сейчас. Я понял это по напряжённому молчанию Алана Хьюитта.
– Спасибо, что уделили мне время. – Сказал я не без уныния и засобирался на выход.
Хьюитт зашелестел конвертом и протянул мне стопку купюр.
– Возьмите.
– Это за консультацию.
– Возьмите. – Настойчиво повторил адвокат, и, приняв деньги обратно, я понял, что там гораздо больше тысячи, что я накинул сверху. Он возвращал большую часть своего гонорара за помощь с Таннером. – Вам сейчас нужен каждый цент.
Комок размером с яйцо застрял в горле, мешая дышать и говорить. Я кивнул, преисполненный благодарности, пожал руку человеку, который меня почти не знал, но желал помочь хоть чем-то, и ушёл.
Почему я не вспомнил об этом раньше? Если бы не забылся в пьяном безумии, то, возможно, сумел бы привлечь доктора Крейга к ответственности, но было слишком поздно. Всё это время я винил одного себя за тот роковой выбор, который я даже не должен был делать. Но, вероятно, вина лежала не только на моих плечах. Доктор Крейг совершил ошибку и скрыл её за моей глупостью. Моя жена умерла из-за него. Мой сын никогда не сможет вести жизнь физически здорового человека из-за него. Вся моя жизнь покатилась в канаву из-за него.
А я даже не мог этого доказать.
***
Где наскрести сто семьдесят тысяч долларов тому, кто уже продал свой дом, сидел на шее двух почти пенсионеров, и воспитывал больного ребёнка, которому постоянно требовалось недешёвое лечение?
Первой мыслью было продать почку. Но это не вариант. За такой ценный «товар» можно получить всего-то двадцать пять тысяч долларов – я узнавал. Слишком мало. Потом меня подмывало ограбить какой-нибудь банк на окраине, где не ахти какая охрана и видеонаблюдение. Но посмотрим правде в глаза: у меня кишка тонка, да и причинять вред людям не входило в мои планы. Каким бы безвыходным ни казалось положение, я ещё сохранил частички совести и достоинства.