У свободы цвет неба

Аусиньш Эгерт

– Объясняй понятнее, - поморщился председатель коллегии.

– Хорошо, - мистрис коротко наклонила голову и начала объяснение снова.
– В тысяча девятьсот сорок первом году на территории, которую теперь называют Озерным краем, шли бои. Жители и граждане страны, в которую территория входила, отражали нападение, их теснили, они отступали. И гибли, конечно. Только через три года захватчиков начали выгонять с этой земли. Разумеется, тоже ценой многих жизней. Павших хоронили наскоро, когда успевали вообще. После войны, в сорок шестом, могилы были уже только братскими, и конечно, бойцов хоронили там, где находили. Делили только по принадлежности к сторонам: своих и союзников вместе, врагов и их союзников тоже вместе, но в другой яме. Помечать могилы, как следовало, не хватало ни сил, ни возможностей, павших было слишком много. Страна потеряла больше двадцати миллионов граждан, зачинщики вместе со своими союзниками потеряли сравнимое число людей. Для того, чтобы пометить

захоронения своих, ставили обелиски, небольшие колонны из фанеры, это не очень долговечный материал. И конечно, лет через тридцать эти фанерные обелиски окончательно развалились от времени, и захоронения были забыты. Их начали искать заново, но сперва это было запрещено законом, и только через двадцать лет наконец удалось добиться восстановления памяти павших, хотя и не полностью. А еще через двадцать лет пришли вы. Именно они, эти могилы, начали попадать под ножи плугов и добывающей техники уже при вас. И именно за попытку вынуть эти кости из пашни, не дать крушить их колесами и ножами техники...
– мистрис прервала речь и, пожав плечами, завершила тезис.
– В общем, защищавшие память павших присоединились к тем, чью память они хранили, неожиданно быстро. И по сумме всех событий политика ваша, господа, костей в нашей земле добавила преизрядно, за что благодарить вас, как вы понимаете, у нас нет никаких причин. Всех людей, попавших под ваши репрессии, мы любили и ценили живыми. И мы не были согласны ни ходить ногами по тем, кто нас защищал от перспективы смерти в рабстве, ни есть картошку с частицами их праха. Около тысячи человек поплатились жизнями за попытки сохранить их память. Мой приговор был девятьсот семьдесят пятый или около того, если я не ошиблась в подсчетах, Марина Викторовна Лейшина скажет вам точнее.

– Девятьсот девяносто первый, - негромко сказал с места Дейвин да Айгит.

– Хорошо, - сказал да Гранна.
– Продолжим через час.

Финальная часть закрытого заседания была довольно короткой. Досточтимая Хайшен в своей речи приводила аргументы за то, что определение мистрис Бауэр как некроманта ошибочно и она совершенно нормальный, заурядный даже, представитель своей культуры. Под конец, глянув на Полину Юрьевну извиняющимся взглядом, досточтимая подытожила: "Она хороший, крепкий ремесленник, приземленный и очень практичный".

Вейен да Шайни, дослушав досточтимую, улыбнулся каким-то своим мыслям и переменил позу.

По просьбе Хайшен к столу Совета вышел Айдиш и рассказал про "хреновую ночь" и методы местных защищаться от подобных напастей. Услышав, что в отличие от "тупых инопланетян, объевшихся поганых грибов", местные в такие ночи "по улице не шастают, а сидят дома, в тепле и покое", и пьют водку или самогон или занимаются чем-то поинтереснее сражений с ветром, присутствующий в зале офицер Святой стражи из бывших в ту ночь в крае, только скорбно вздохнул.

Марина успела вернуться с прогулки с Гайямом за четверть часа до того, как приехали участники закрытого заседания. Он сочувственно улыбнулся и сказал: "Тебе пора к себе, им надо погреться и перекусить". Она кивнула и послушно ушла в комнаты. Слушая звуки на лестнице и гоняя Юца на галерею то за одним, то за другим, она узнала, что Полина, вернувшись после заседания, час провела у себя в апартаментах, а потом, с разрешения Жехара, вышла в холл и взяла китар. Чак, конечно, был с ней. Гайям вышел из своих комнат на галерею и кивнул Марине, разрешив оставить открытой дверь.

Марина положила на пол какую-то подушку, села на нее, прислонилась затылком к дверному косяку. Поняв, что слышит, она тихонько вздохнула. Репертуар подруги она знала хорошо и помнила, что появление любых песен Щербакова предваряет самые решительные и жесткие ее шаги и решения. Но песенка о молодости, та, в которой "незабвенный мотылек, кораблик мой, по параболе несется бог весть где", всегда была особенно грозным знаком. А услышав сразу вслед зимний вальс одной московской барышни, широко известной в узких кругах, про снег на бархатных перчатках, Лейшина не удержала слезы. По этому сочетанию было понятно, что Полина уже все решила и остановить ее вряд ли удастся. Удивительно было, что Чак не подсвистывал ей сегодня, а тоже слушал молча. В паузе между окончанием музыки и шагами по лестнице она услышала голос Гайяма и покачала головой. Весь день она потратила на то, чтобы объяснить ему, почему отказ Полины не был отвержением и что именно подруга думала, когда принимала решение. И казалось, он все понял. Но похоже, только казалось, потому что он все-таки пошел к ней объясняться.

– Зачем ты поешь теперь? Я не могу не слушать тебя - и слушать тоже не могу. Да, мне объяснили причины отказа, они серьезнее, чем мне показалось сперва. Осуждать тебя было бы глупо, но все же так больно знать, что я не смогу узнать тебя по-настоящему, ты так и останешься загадкой для меня.

Марина поморщилась.

– Мне жаль, - услышала она голос Полины.
– Вот, возьми на память.

– Ты вручаешь мне дар после отказа?
– в голосе Гайяма было удивление. Очень много

удивления.

Полина, отвечая, кажется, улыбалась.

– Считай это обещанием. Если все сложится хорошо для тебя и меня не утопят по вашим законам, хотя именно этого я и стараюсь добиться, а все-таки, к моему стыду, отпустят домой, сам приезжай в Озерный край. Учиться дурному.

Гайям долго молчал, потом сказал: "Хорошо", - и Марина услышала его шаги вверх по лестнице. За ним ушли и Полина с Чаком.

После того как Юц унес посуду от ужина, Гайям сообщил Марине Лейшиной, что маркиз да Шайни вернулся в апартаменты. Большего ей о нем знать не было положено, да и это было немного за пределом оговоренных ограничений.

Протокол этого дня заседаний Эгерту прислал папа, архивированным письмом, открывающимся известным заранее паролем. Эгерт не чаял его найти и даже на краткий пересказ событий дня не надеялся. Дочитав копию журнальной статьи и увидев имя автора, Инги Сааринен, он мысленно восхитился профессионализмом ее подхода. Кроме нее, никто не захотел мараться об "Вестник викки", все ехали за большой политикой. Вот и результат: полный протокол всего суда есть только у Инги. Ну и у тех, кому не лень копаться по самым невероятным углам, добывая детали от собираемой головоломки. Она сделала себе имя одним точно выверенным движением - если, конечно, не поленится доделать репортаж целиком и правильно его пристроит.

Досточтимый Эрве пришел в особняк маркиза да Шайни на улице Роз через час после того, как заседание завершилось. Маркиз уже был дома, но еще не закончил обед, и досточтимому пришлось ждать. Наконец, домоправитель пригласил его в кабинет. Досточтимый вошел, прошел к креслам у камина.

– Здравствуй, Вейен.

Эрве не был Вейену родичем. Они даже не были братьями по гнезду ни в доме маркизы да Шайни, ни в интернате, хотя там и познакомились. Кстати, в тот год они уже покинули гнездо, жили в раздельных спальнях и встречались только на лекциях и занятиях. Эрве единственный понял, чего стоил Вейену отказ гордячки да Кехан после того, как он уже уломал родню на брак. И как-то после занятий позвал его с собой к своей подружке. Вейен не ждал особенно хороших впечатлений от этого вечера и даже опасался быть лишним, но вышло наоборот, девочка была очень мила и щедра с ними обоими и пригласила их приходить вдвоем и дальше. Она была смертной, ухаживала за садом графини да Пейно, место ей нравилось, но выйти замуж у нее не было шансов, да и самостоятельно вырастить дитя, наверное, тоже. Между ними тремя была долгая и очень трогательная дружба, они часто вместе ездили отдыхать в предместья во всякое время года. Бывало, что один, другой или оба помогали ей добыть и перенести в ее сад какие-то редкие растения. А потом она простыла и умерла, и ни графиня, ни оба они ничем не смогли ей помочь. Они вместе горевали по ней, провели ночь в слезах, строя ей лодку своими руками, вдвоем отправили ее в последнее плавание, а после так и остались друзьями, но общей подруги у них больше не было. Ее место заняла Академия. Эрве после смерти их общей женщины очень быстро принял обеты. И после, конечно, со всем пылом верной души, потерявшей путеводный маяк, устремил свои чаяния и чувства в труды на благо империи. Как раз после коллизии между государем и старым магистром Вейен как бы невзначай предложил рассмотреть кандидатуру Эрве, молодого, верного и старательного. Все получилось очень хорошо. Академия расцвела при нем, а то, что Вейену приходилось направлять его и подсказывать пути, маркиза да Шайни ничуть не смущало. В конце концов, его бабушка при старом короле занималась примерно тем же. Между ними случались размолвки, но все решалось тихо, по-семейному. Кроме одного случая, когда Эрве отказал Диди, Айдишу, племяннику Вейена, в назначении достопочтенным в Новом мире. Последствия этой ошибки и разбирались теперь на суде. Вейен был очень недоволен тогда, а потом просто отказался это обсуждать. Его отчасти развлекло то, что Хайшен, убрав из края ставленника Эрве, эту деревенщину Вейлина, которого не смогло обтесать ни воспитание в интернате Исюрмера, ни обучение в стенах Академии полную семерку лет, предложила место достопочтенного Диди хотя бы временно и получила отказ. Со свойственной ей дотошностью она занесла результат в свои тетради и приложила их к докладу, с которым Вейен ознакомился еще вечером первого дня суда. Она решила, что Диди оскорбился пренебрежением, но зная его, Вейен предположил другое: мальчик просто не пожелал разгребать чужой навоз. Эрве пришел, когда все было слишком скверно, чтобы желать помочь. Но он пришел за помощью в память о старой и долгой дружбе.

– Здравствуй, Эрве, - сказал маркиз да Шайни.
– Проходи к огню и рассказывай, с чем ты пришел.

– Вейен, я не прошу тебя помогать мне разобраться со всем этим комом проблем, упавшем на меня из Нового мира.

– Упавшем, Эрве?
– Вейен сопроводил вопрос легкой улыбкой.

По лицу магистра прошла тень.

– Не придирайся, будь добр. Мне и так тяжело. Я все сам знаю о своих ошибках, и ты вправе отказать Академии и мне в любой помощи теперь. Я пришел за другим.