У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века
Шрифт:
Во второй половине 1980-х гг. руководство КНДР из-за попыток “обновления социализма”, приведших к эрозии всевластия идеологов в СССР и социалистических странах Европы, почувствовало себя брошенным. Пхеньян с подозрением относился даже к китайским реформам, сохранявшим власть в руках коммунистической иерархии, справедливо полагая, что в условиях враждебного окружения результатом подобных экспериментов в КНДР была бы с учетом идеологической изоляции населения дестабилизация, которой не преминули бы воспользоваться те силы в Южной Корее, для которых “поглощение Севера” было единственно возможной программой действий [27] .
27
В конце концов Конституция РК определяет
С приходом к власти М. С. Горбачева КНДР стала сомневаться в готовности СССР (который был связан с КНДР Договором о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи 1961 г., предусматривавшим фактически автоматическое вовлечение в конфликт в Корее в случае его возникновения) [28] выполнять обязательства по “защите восточного форпоста социализма” [29] . Она уже перестала скрывать ядерные амбиции [30] , используя их как средство шантажа. В конце 1980-х гг. Пхеньян заявил об этом открыто. Планы нормализации отношений СССР с Южной Кореей в КНДР были расценены как “политика, направленная на свержение существующего в КНДР строя”, что привело бы к “автоматическому расторжению союзного договора”, а потому “КНДР будет вынуждена разработать средства, альтернативные американскому ядерному оружию в Южной Корее и выйти из Договора о нераспространении ядерного оружия” [31] .
28
Отношения Советского Союза с народной Кореей. М.,1981. С. 146–197; Известия. 24–25.12.1988.
29
Bulychev G. Moscow and North Korea: the 1961 Treaty and After // Russia in the Far East and Pacific Region. Seoul, 1994. P. 97–98.
30
Договор о нераспространении ядерного оружия. Проблемы продления // Открытый доклад СВР РФ за 1995 г. М.: СВР РФ, 1995. URL: http:// svr.gov.ru
31
Об этом было заявлено министру иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе в августе 1990 г., накануне установления дипотношений между Москвой и Сеулом; см.: Актуальные проблемы Корейского полуострова. М., 1994. С. 241.
Если холодная война делала невозможным сотрудничество сверхдержав в том, чтобы приструнить Пхеньян, то с начала 1990-х гг. в ответ на форсирование ядерных разработок Пхеньяном Россия поддержала США в том, чтобы надавить на потенциального нарушителя режима нераспространения (в его сохранении Москва была весьма заинтересована по собственным соображениям, чтобы сохранить монополию на единственный остающийся атрибут сверхдержавности). В 1992 г. под международным давлением КНДР подписала Контрольное соглашение с МАГАТЭ и в результате ее специнспекций в 1993 г. была, так сказать, схвачена за руку. Для сторонников жесткой линии в Пхеньяне это стало подтверждением их правоты о невозможности компромиссов с врагами.
В знак протеста КНДР в марте 1993 г. вышла из ДНЯО (позднее выход был приостановлен за день до окончания предусмотренного процедурой выхода 3-месячного срока). Поскольку защитить Пхеньян было некому, в США росли настроения силового решения конфликта, в частности точечных бомбардировок ядерных объектов. При этом перспектива перерастания конфликта в полномасштабную войну не останавливала американских стратегов. Все это лишь убеждало КНДР в правильности ее стратегии самозащиты при опоре на собственные силы, и спираль конфронтации продолжала раскручиваться.
Но тогда разум все же возобладал (хотя, надо сказать откровенно, такие заинтересованные государства, как Китай, Япония, Россия и даже рискующая больше всех Южная Корея, не сыграли в этом весомой роли: все решалось на двустороннем
Рамочное соглашение между тем имело “родовую травму”, сделавшую его нежизнеспособным. Бывшие члены администрации Клинтона признались, что с самого начала рассматривали соглашение не только как подручное средство замораживания ядерной программы “бандитского режима” до ожидаемого в скором времени его неминуемого крушения. Вашингтон потому и не спешил с выполнением условий подписанного документа. Впрочем, республиканцы, завоевавшие в 1994 г. большинство в Конгрессе, категорически возражали против “поощрения изгоев” и вряд ли позволили бы администрации Клинтона реализовать декларированные планы. Пришедшая ей на смену команда Дж. Буша-младшего с самого начала обозначила радикальный поворот по отношению к “оси зла” и “тирании”, в рамках которого прежние договоренности выполняться явно не могли.
Очевидно, что идеология неоконов диктовала необходимость ликвидации не столько ядерной программы, сколько самого режима в КНДР с автоматическим устранением ОМУ-программ в качестве бонуса. Иракский сценарий в отношении КНДР, впрочем, выглядел утопичным с учетом ее военного потенциала и неприемлемого ущерба от военно-силового решения, а также несогласия на это ключевых международных игроков. На вооружение была взята тактика изоляции и давления на Пхеньян с целью приблизить коллапс режима.
Поводом для новой попытки сокрушить КНДР стала якобы осуществляемая ею секретная программа обогащения урана. По словам бывшего заместителя госсекретаря США Дж. Келли, он, будучи в Пхеньяне в октябре 2002 г., в ответ на свои обвинения вроде бы услышал от корейской стороны признание в существовании этой программы. Пхеньян же опроверг эту версию, объяснив, что на переговорах речь шла лишь о “праве” КНДР на “обладание оружием даже более мощным, чем урановое” (классический пример strategic ambiguity – умышленно неопределенной формулировки). Возможно, эта уловка была направлена на завязывание торга с американцами.
Можно предположить, что северокорейцы, учитывая чучхейскую установку на самообеспечение, действительно думали о создании собственной базы обогащения урана для снабжения сырьем будущих АЭС, которые должны были быть сооружены согласно Рамочному соглашению (по оценкам, запасов металлического урана в стране – около 15 тыс. т), а потому не упустили возможности познакомиться с пакистанским опытом. Однако через месяц после визита Келли КНДР предложила Вашингтону заключить пакт о ненападении, предусматривающий возможность американских инспекций.
Прагматическая часть американской администрации все же пыталась наладить диалог для того, чтобы повернуть вспять ядерную программу КНДР, но в силу жесткой позиции неоконсервативного ядра такие попытки для КНДР выглядели неубедительно. Борьба мнений внутри администрации Буша вылилась в невнятную политику. Шаги КНДР, направленные на нарушение режима нераспространения (которые могут быть также интерпретированы как попытки вынудить Америку пойти на диалог), действенной реакции США почти не вызывали: будь то разморозка северянами ядерных объектов, окончательный выход из ДНЯО в 2002 г., переработка 8 тыс. стержней отработанного ядерного топлива в 2003 г., объявление в феврале 2005 г. о создании ядерного оружия и даже беспрецедентное для КНДР заблаговременное уведомление о ядерном испытании (последнее приглашение к разговору!) в октябре 2006 г.
Вашингтон не желал прямого “диалога со злом”. Выработанный американской администрацией формат ответа на ядерный вызов – многосторонние переговоры – не отличался новизной (предложения на этот счет делались Россией в 1994 г., но услышаны не были), однако произошла подмена цели. Главная задача для США состояла в том, чтобы уйти от двусторонних договоренностей с КНДР и сформировать единый фронт давления на Пхеньян, с помощью которого они могли бы реализовывать концепцию изоляции и сминания режима, если последний окажется несговорчивым (или же нести материальное бремя помощи, если это понадобится на каком-то этапе подготовки режима к распаду), обеспечив круговую поруку вовлеченных в диалог стран.