У Железного ручья
Шрифт:
— Нет, не тронет, — прихлебывая чай с блюдца, проговорила помещица: — его отец мне в том порукой.
— Очень честный этот его отец? — спросил Дамберг, все еще глядя на Гришу, который начал пятиться — от обиды.
Перфильевна нахмурилась:
— Блажной. Намедни я поругалась с ним. Блажной! Но чужого не тронет.
— «Блажной»? — засмеялся немец. — Это новое для меня слово, хотя я очень прилично знаю русский язык. «Блажной»? Прошу прощения, у нас есть так: хороший или плохой, умный или глупый, а «блажной»?
У Гриши пылали уши, он
В избе был один отец. Гриша спросил его:
— Что это такое — маман?
— Маман? Погоди-ка… Должно быть, мать. Так образованные говорят… ну, по-французски, что ли.
— Батя, а ты необразованный?
— Откуда ж мне быть образованным-то? — вздохнул Иван Шумов. — Нет, сынок, я необразованный.
Гриша взглянул на отцовскую полку с книгами:
— А книжек вон сколько прочитал!
— Прочел. Да, видишь ли, поздно я их начал читать.
— Почему раньше не начал?
— Смолоду грамоты не знал. Люди добрые научили — стал читать.
Гриша подошел к книжной полке. На корешках видны были красивые надписи, некоторые из них — золотые.
— Батя, а я буду образованный?
Отец молчал.
Потом обнял сына — не так-то часто он это делал — и глуховато сказал:
— Не знаю, сынок… Не знаю!
8
К празднику начали готовиться за неделю. На опушке леса выстроили высоченные качели — в три человеческих роста. Слышно было, что в Пеньяны привезли бочки со смолой: будут их жечь в ночь на берегу озера. Праздник назывался по-латышски «лиго», по-русски — Иван Купала. Гриша спросил у Яна, что значит слово «лиго». Тот долго подыскивал слова, потом начал объяснять по-латышски:
— Ну, это когда на качелях качаются — туда и назад. И солнце тоже играет, раскачивается, — взад, вперед, с утра к полудню, потом вниз — к вечеру… Летом качели у солнца самые длинные… Тогда люди радуются, это и есть праздник «лиго». Понял?
Гриша не все понял, но совсем ясно увидел солнечные качели в длинных, как стрелы, золотых лучах. И потом уж целый день думал о них.
Редаль в канун праздника принес из лесу дубовых веток, украсил ими свежевыбеленные стены избы, а земляной пол устлал зеленой травой так густо, что нога утопала в ней по щиколотку.
Тэкля и Золя сидели вечером на завалинке у Редалевой избы, плели из полевых цветов венки и вполголоса пели протяжные песни, в которых каждая строка начиналась и кончалась словом «лиго».
А отец Гриши принес из лесу березок. Этими деревцами, застенчивыми и горделивыми, он украсил углы крыльца, горницу. На следующий день они стояли еще во всей своей красе, не успев увянуть. И их дыханием начался для Гриши праздник. Много событий предстояло увидеть ему в этот день… Готовился зеленый бал! Зеленый бал и хороводы в Пеньянах… И вечерние костры!
Но прежде всего он увидел Ивана-солдата. Иван был заозерский, он приехал к родным на побывку.
На одном плече солдат нес небрежно накинутую шинель с красными
На крыльце показалась черноглазая Тэкля и пошла с пустыми ведрами к колодцу. Солдат, выпрямившись, прошелся мимо; головки его начищенных сапог сверкали. Кирюшка, взмахнув обеими руками, повалился за изгородью в траву. Гриша скорей побежал к нему:
— Дядя Кирюша, там стрекава, обожжешься!
Комлев только хохотал, отмахиваясь от Гриши. Потом утих, вытер мокрые глаза и спросил страшным шепотом:
— Видал героя?
— Видал. Он вправду герой?
— А как же. Герой! — И Кирюшка опять обмяк от смеха. — Видел, какую крепость осаждать взялся?
— Какую?
— Тэклю.
Гриша обиделся:
— Ты как маленький, дядя Кирюша! Тебе б только баловаться! — И пошел от Комлева к Ивану-солдату.
Солдат прохаживался по усадьбе, а Гриша стал ходить следом, любуясь на него издали.
Наконец решился, подошел ближе. И спросил:
— А где твоя сабля?
— Мы в пехоте, — ответил Иван, не сводя тревожных глаз с Тэкли.
Ответ был непонятный, но дальше спрашивать Гриша не решился.
Тэкля не спеша вытащила из колодца полные ведра. Огнистые студеные капли брызнули на землю и стали на ней мутными шариками, быстро обрастая пылью и соринками. Тэкля начала прилаживать к ведрам коромысло… потом поглядела на Ивана — и опрокинула ведра. Может быть, она сделала это и не нарочно. Может быть. Вода широкой струей хлынула на дорогу и на бегу разделилась на тонкие, как веревочки, ручейки.
Солдат подскочил к ведру:
— Дозвольте подсобить.
Придерживая шинель, он расторопно схватил пустое ведро, надел на крюк, и колодезный журавель с курлыканьем и скрипом понес ведро вниз, в воду.
Тэкля опустила глаза и до того покраснела, что щеки у нее стали даже как будто влажными — заблестели, как алый шелк.
А на крыльце уже стояла и приглядывалась к происходившему Перфильевна.
— Эй ты, невеста непросватанная! — раздался ее зычный голос.
И Тэкля, споткнувшись, чуть снова не разлила ведро, которое только что подал ей Иван-солдат.
Потом схватилась за коромысло и легко вскинула тяжелую ношу себе на плечи.
Солдат, потупясь, пошел к изгороди, где сидел за кустом крапивы Кирилл Комлев. Гриша направился было туда же, но другое событие привлекло его внимание. У сажалки, сидя на сосновом обрубке, готовился бриться по случаю «лиго» Август Редаль. Ян держал перед ним наготове чистый рушник, а за Яном стояли зрители: Катя, Минай в праздничной рубахе и одна из дочек Перфильевны. Редаль точил на камне обломок ножа. Потом он долго мылил, жесткую, как проволока, бороду. И вдруг, зверски скосив глаза, начал со скрипом скоблить щеки.