Уарда
Шрифт:
Однако эти размышления занимали Катути всего несколько секунд. Она взглянула на приземистую, широкую фигуру своего племянника, и ей показалось странным, что он даже внешне совершенно не похож на своего высокого и стройного отца. Как часто восхищалась она в свое время изящными руками покойного зятя, зная, что эти тонкие пальцы умеют крепко сжимать рукоятку меча; а руки его сына широки, с толстыми и грубыми пальцами. Пока Паакер говорил о том, что ему скоро придется уехать в Сирию, она невольно следила за движениями его правой руки: сам того не замечая, он часто хватался ею за пояс, как бы проверяя, там ли спрятанная вещь, а этой вещью был флакон с любовным напитком. Катути побледнела.
Волнение, охватившее тетку, не укрылось
– Этот старый болван действительно воображает, будто от золотисто-рыжих коней зависит все наше благополучие. Неужели ты возьмешь его с собой? Он хочет открыть Мена глаза! Но ведь никто еще не закрывал их ему!
Последние слова она произнесла едва слышно и потупилась. Паакер тоже опустил взгляд и молчал, но вскоре он овладел собой и пробормотал:
– Если Неферт не скоро вернется, я лучше пойду…
– Нет! Нет! Оставайся! – перебила его вдова. – Неферт хотела тебя видеть, она с минуты на минуту должна прийти. Вот стоит нетронутым ее завтрак.
С этими словами она сдернула со стола салфетку, приподняла серебряный бокальчик и сказала, держа салфетку в руке:
– Я оставляю тебя на минутку. Пойду взгляну, может быть, Неферт уже вернулась.
Едва она ушла и Паакер убедился, что его никто не видит, он выхватил из-за пояса флакончик, поднял его над головой с краткой молитвой, призывая на помощь своего отца-Осириса, и вылил все зелье в бокальчик, который сразу же наполнился до краев.
А через несколько минут вошла Неферт со своей матерью. Паакер схватил букет, положенный рабом на один из стульев, и робко приблизился к молодой женщине. Она же держалась так уверенно и надменно, что даже Катути глядела на нее с нескрываемым удивлением, а Паакер нашел, что никогда еще она не была так прекрасна и удивительно свежа. Разве могла она любить своего мужа, если его измена так мало огорчила ее? Может быть, сердце ее принадлжеит теперь другому? Неужели любовный напиток позволил ему занять место Мена?
Да, да! Конечно, это так! А как она поздоровалась с ним! Уже издали протянула она ему руку, долго не отнимала ее, поблагодарила его самыми задушевными словами и превозносила до небес его доброту и великодушие.
Потом она подошла к столу, попросила Паакера сесть рядом с ней и, разламывая лепешку, спросила о здоровье своей тетки Сетхем – его матери.
С замирающим сердцем следили Катути и Паакер за каждым ее движением.
Вот она поднесла бокальчик к губам, но тут же отняла его и опять поставила на стол, чтобы ответить на замечание махора по поводу ее позднего завтрака.
– Да, последнее время я действительно была лентяйкой, – сказала она, покраснев. – Но сегодня я встала пораньше, чтобы еще по утренней прохладе отправиться в храм на молитву. Вы ведь знаете о несчастье, постигшем священного барана Амона? Это ужасно! Жрецы были очень взволнованы, но благородный Бек-ен-Хонсу сам принял меня и дал толкование моему сну. Теперь у меня так легко и радостно на душе!
– И все это ты сделала без меня? – с легким упреком спросила Катути.
– Я не хотела тебя тревожить, – отвечала Неферт. – К тому же ты ведь никогда не берешь меня утром ни в город, ни в храм, – после короткого молчания добавила она, покраснев.
Вот она опять взяла бокал, посмотрела на вино, но, не сделав ни одного глотка, сказала:
– Хочешь, Паакер, я расскажу, что мне сегодня снилось? Это был диковинный сон!
Хотя махор и задыхался от волнения, он попросил ее рассказать сон.
– Представь себе, – начала Неферт, двигая бокал по полированному подносу, мокрому от перелившегося через край вина. – Представь себе, Паакер, что мне снилось ладанное дерево, вон то, что стоит в большой кадке. Его привез мне из страны Пунт твой отец, когда я была еще ребенком; с тех пор оно выросло и стало большим. Во всем саду нет ни одного дерева, которое я так любила бы, как это, потому что оно напоминает мне о твоем отце – он был всегда так ласков со мной!
Паакер только кивнул головой.
Неферт взглянула на него и, увидев, как горит его лицо, оборвала свой рассказ.
– Становится жарко, – сказала она. – Не хочешь ли выпить глоток вина или воды?
С этими словами она поднесла бокальчик ко рту, одним глотком отпила половину, потом забавно сморщилась и, обернувшись к Катути, которая стояла за ее стулом, протянула ей бокал со словами:
– Что-то вино сегодня уж больно кислое! Вот попробуй сама!
Вдова взяла у нее бокальчик, поднесла его ко рту, но даже не омочила губ. Опуская бокал, она вдруг хитро улыбнулась махору, глядевшему на нее с неописуемым страхом. В голове ее, подобно молнии, мелькнула мысль: «Та, которой ты так жаждешь, боится твоего расположения». Правда, жестокость была чужда ее натуре, но все же ей хотелось расхохотаться, хотя в этот день она совершила самый постыдный поступок в своей жизни. Ей стало очень весело, когда она, возвращая дочери бокал, шутливо промолвила:
– Мне, правда, приходилось пить вино и послаще, но кислое так приятно освежает в жару.
– Это верно, – согласилась Неферт и, осушив бокал до дна, продолжала:
– Но я все-таки должна досказать тебе свой сон. Итак, я ясно видела вот это ладанное дерево, подарок твоего отца, во всей его красе. Мне даже казалось, что я вдыхаю его аромат, – правда, как сказал мне мой толкователь, это невозможно, потому что во сне человек не чувствует запахи. Восхищенная, я приблизилась к этому прекрасному дереву. Вдруг в воздухе засверкали не меньше сотни секир, и, словно направляемые чьими-то невидимыми реками, они начали с такой силой рубить несчастное деревце, что ветки его полетели во все стороны, а под конец и ствол упал на землю. Если вы думаете, что я опечалилась, то вы ошибаетесь! Меня даже обрадовали эти сверкающие секиры и летевшие во все стороны щепки. Когда уже нечего было рубить, кроме разве корней в земле, я вздумала оживить дерево. Мои слабые руки вдруг сделались крепкими и сильными, ноги – проворными и резвыми, и я стала носить воду из пруда. Я все носила ее и лила на корни, а когда у меня уже не оставалось сил, на израненном дереве появилась почка, из нее выглянул зеленый листок, затем стал расти стебель, он поднимался все выше и выше. Потом стебель начал твердеть, превратился в ствол, пустил сучья и веточки, из которых одни украсились листьями, а другие – белыми, красными и голубыми цветами. Потом откуда-то появилось много пестрых птичек, они расселись на ветках и начали петь. Ах, это было так красиво! Сердце мое пело еще громче птичек при виде этого, и я говорила себе, что без меня дерево погибло бы, а теперь оно обязано мне жизнью.
– Чудесный сон, – сказала Катути. – Он напомнил мне те годы, когда ты была еще девочкой и до полуночи выдумывала разные сказки. А как истолковал жрец этот сон?
– Он пообещал мне кое-что, – уклончиво отвечала Неферт. – И, между прочим, он заверил меня, что счастье, которое суждено мне судьбой, после грубых посягательств на него в конце концов расцветет свежей зеленью.
– И это ладанное дерево подарил тебе отец Паакера, – сказала Катути, спускаясь в сад.
– Да, это мой отец привез его для тебя с дальних восточных границ! – воскликнул Паакер, как бы подчеркивая последние слова вдовы.