Уарда
Шрифт:
– Да у тебя просто мужской ум, – сказал Ани, выслушав ее советы. – Что ж, на этот раз ты не напрасно побуждаешь меня к решительности. Амени уже готов действовать, Паакер сегодня собирает свой отряд. Завтра он хочет принять участие в Празднике Долины, а послезавтра отправится в Сирию.
– Он был у тебя? – спросила Катути.
– Махор приехал во дворец прямо из твоего дома, – отвечал Ани. – Лицо у него пылало, он полон решительности, хотя и не подозревает, что я держу его в руках.
Беседуя таким образом, они вошли в открытый зал, где в это время был Нему; завидев их, он спрятался за кадками с растениями, чтобы подслушать их разговор. Они сели рядом у столика, за которым всего несколько часов назад завтракала Неферт, и Ани спросил Катути, открыл ли ей Нему тайну колдуньи. Вдова притворилась, будто ей ничего не известно, снова выслушала всю историю о любовном напитке и весьма искусно разыграла роль глубоко возмущенной матери. Желая ее успокоить,
– Только теперь я поняла поведение моей дочери! – воскликнула она. – Паакер сегодня утром опять подлил ей этот напиток в вино, потому что, едва Неферт осушила свой бокал, она вся словно преобразилась. Сколько нежности звучало в ее словах, обращенных к Паакеру, и если он с такой радостью готов тебе служить, то лишь потому, что он уверен в любви моей дочери. Да, да! Снадобье старухи оказало свое действие!
– Значит, зелья все же существуют, – задумчиво промолвил Ани. – Но они, верно, привлекают сердца женщин только к молодым мужчинам. Если это так, старуха занимается дурным делом, потому что юность уже сама по себе есть чудо, пробуждающее любовь. Ах, если бы я был молод, как Паакер! Ты улыбаешься, глядя, как вздыхает зрелый мужчина… Э, да что кривить душой – не мужчина, а старик. Ведь лучшая пора жизни уже позади. И все же, Катути, друг мой, умнейшая из женщин, объясни мне только одно. Когда я был молод, меня многие любили и многие женщины доставили мне минуты радости, но все они были для меня лишь игрушкой, и моя безвременно умершая супруга – тоже. В конце концов я посягнул на девушку, которой гожусь в отцы, но не для того, чтобы искать утешения в ее объятиях, а чтобы использовать ее в своих целях. Теперь же, когда она отвергла меня, я вдруг ощутил страшное беспокойство, я чувствую себя безумцем, как… еще немного, и я уподоблюсь Паакеру, который носится со своим любовным зельем!
– Так ты говорил с Бент-Анат? – спросила вдова.
– Да, я был настолько глуп, что дал ей возможность собственными устами еще раз повторить тот отказ, который она передала мне через тебя, – ответил Ани. – Как видишь, голова у меня не совсем на месте!
– Под каким же предлогом она тебе отказала?
– Под каким предлогом? Разве Бент-Анат нужен предлог! Честное слово, у этой женщины поистине царская гордость, и она не уступит в правдивости самой великой Маат. [ 163 ] Я должен признаться в этом откровенно. Когда я стоял перед ней, все наши дела вдруг показались мне какими-то жалкими. В моих жилах все же немало крови Тутмоса, и если жизнь научила меня кланяться, то спина моя болит от этого. Я никогда не знал удовлетворенности своим положением и своей деятельностью, так как всегда чувствовал себя значительнее, нежели имел на то право, и делал меньше, чем мог. Лишь для того чтобы не быть вечно угрюмым и недовольным, я всегда улыбаюсь. От рождения на лице у меня нет ничего, кроме кожи, а мне приходится вечно носить маску. Я служу человеку, который ниже меня по рождению. Я ненавижу Рамсеса, а он, искренне или нет, зовет меня своим братом, и я, притворяясь, будто укрепляю его государство, на деле старательно под него подкапываюсь. Все мое существование – сплошная ложь!
163
Маат – см. прим. Заметим в дополнение, что богиня истины (или справедливости) Маат интересна тем, что в пантеоне древнеегипетских богов она единственная является чистейшей абстракцией: «истина, право, справедливость». Ее жрецом считался верховный судья, то есть джати, или везир, который носил ее изображение на груди.
– Но оно будет истиной, – прервала его Катути, – как только боги дозволят тебе стать тем, кем ты должен быть – законным повелителем этой страны!
– Странно! – усмехнулся везир. – Почти эти же слова сказал мне сегодня верховный жрец Амени. Мудрость жрецов и мудрость женщин имеет много общего: ведь вы сражаетесь сходным оружием. Вместо мечей вам служат слова, вместо копий – петли, и вы набрасываете оковы не на тело, а на душу.
– Ты порицаешь, или хвалишь нас? – лукаво спросила вдова. – Во всяком случае, мы далеко не бессильны и поэтому, мне думается, можем быть неплохими союзниками.
– Это так, – согласился Ани. – В этой стране ни одна слеза не прольется от горя или от радости без участия жреца или женщины. Я говорю серьезно, Катути! В девяти из десяти великих событий замешаны вы, женщины. Ты затеяла все, что сейчас здесь готовится, и я должен признаться, что несколько часов назад я отказался бы от своих притязаний на трон, если бы женщина Бент-Анат вместо «нет» произнесла «да».
– Ты заставляешь меня поверить, что слабый пол одарен более твердой волей, чем сильный. Ведь в супружестве вы называете жену «госпожой дома», а когда родители, одряхлев, уже не в состоянии себя прокормить, в нашей стране не сыновья, а дочери обязаны их содержать. Однако и у нас, женщин, есть свои слабости, среди которых первое место принадлежит любопытству. Могу ли я спросить, какими же доводами отделалась от тебя Бент-Анат?
– Ты и так знаешь очень много, а хочешь знать все. Она была так милостива, что дозволила мне говорить с ней с глазу на глаз. Было еще очень рано, и она только что вернулась из храма, где первый пророк, этот больной старец, снял с нее осквернение. Свежая, прекрасная и гордая, словно богиня, вышла она мне навстречу. Сердце у меня забилось, как у юноши, и, пока она показывала мне цветы, я говорил себе: «Ты пришел сюда получить через нее еще одно право на трон, но, если она согласится стать твоей, ты будешь Рамсесу верным братом и везиром, наслаждаясь подле нее покоем и счастьем, пока еще не поздно. Если же она меня отвергнет, то пусть решает судьба: вместо мира и любви я избираю борьбу за корону, столь позорно похищенную у моего рода». И я начал свое сватовство, но она оборвала меня на полуслове, назвала меня благородным человеком и достойным женихом, но…
– И, несмотря на все, она сказала «но»? – не выдержала Катути.
– Да, сказала, – подтвердил Ани. – А за этим «но» последовало чистосердечное и откровенное «нет». Я потребовал объяснений. Она умоляла меня удовлетвориться этим «нет». Я продолжал настаивать, пока она с гордой решимостью во взоре не призналась, что сердце ее принадлежит другому. Я пожелал узнать имя этого счастливца. Она отказалась его назвать. И вот тогда кровь закипела в моих жилах, а в душе стало расти неудержимое желание обладать ею, и я должен был уйти, отвергнутый, без всякой надежды, но вкусив еще одну каплю яда, обжигающего сердце.
– Ты ревнуешь? – спросила Катути. – Но к кому же?
– Не знаю, – ответил Ани. – Но я надеюсь узнать это через тебя. То, что происходит в моей душе, не выразить словами.
Одно только могу сказать: я вошел во дворец, колеблясь, а вышел из него, полный твердой решимости. Теперь я рвусь вперед, чтобы не иметь возможности отступить. Отныне тебе придется не подгонять меня, а скорее сдерживать. Боги словно захотели указать мне путь – я вернулся к себе и узнал, что меня ожидают верховный жрец Амени и махор Паакер. Амени будет поддерживать меня в Египте, а Паакер – в Сирии. Завтра рано утром мои победоносные отряды, возвращающиеся из Эфиопии, вступят в Фивы так торжественно, как будто их вел сам фараон, и примут участие в Празднике Долины. Позже мы пошлем их на север и разместим там в крепостях, защищающих Египет от восточных врагов: в Танисе, Пелусии, Дафнах и Мигдоле. Рамсес требует, как тебе известно, чтобы мы обучили здесь земледельцев, принадлежащих храмам, а затем послали их к нему в качестве вспомогательных войск. Я отправлю к нему лишь половину этих людей, остальные же послужат моим целям. Преданный Рамсесу гарнизон Мемфиса мы пошлем в Нубию и заменим войсками, верными нам. Жители Фив пойдут на поводу у жрецов, и завтра Амени покажет им, кто их настоящий царь, кто прекратит войну и освободит их от бремени налогов. Они увидят, кто любезнее богам: последний представитель древней династии царей или жалкий отпрыск новой. Дети Рамсеса будут отстранены от участия в празднестве, ибо Амени считает Бент-Анат все еще оскверненной, невзирая на первого пророка храма Амона в Фивах. Юный Рамери провинился, и Амени, который замышляет еще и другие важные дела, выгонит его из Дома Сети. Это произведет впечатление на народ! Как обстоят дела в Сирии, тебе известно. Рамсесу приходится нести тяжкие потери от ударов хеттов и их союзников. Тысячам воинов смертельно надоела бесконечная война, и они примкнут к нам, когда дело дойдет до крайности. Весьма возможно, однако, что, если Паакер исполнит свой долг, мы победим и без кровопролития. Сейчас успех нашего дела прежде всего зависит от быстроты действий!
– Я не узнаю в тебе прежнего рассудительного и осторожного мужа, – удивилась Катути.
– Потому что осторожные действия были бы теперь неосторожностью, – возразил Ани.
– Ну, а если Рамсес прежде времени узнает обо всем, что здесь готовится? – спросила Катути.
– Раньше я говорил это! – вскричал Ани. – Мы поменялись ролями!
– Ты заблуждаешься, – возразила Катути. – Я и сейчас побуждаю тебя идти вперед, но хочу все же напомнить тебе об одной предосторожности: кроме твоих писем, никакие другие донесения не должны попадать в лагерь фараона в ближайшие недели.
– Снова твои слова совпадают со словами жрецов, – сказал везир. – Ведь Амени советовал мне то же! Что же касается писем, посылаемых через линию укреплений между Пелусием и Тростниковым морем, то они будут задержаны. К Рамсесу попадут лишь мои донесения, где я стану жаловаться на хищных сынов пустыни, нападающих на моих гонцов.
– Это мудро, – согласилась вдова. – А еще прикажи следить за портами Тростникового моря и за писцами. Заодно ты узнаешь из перехваченных писем, кто твой благожелатель, а кто – враг.