Уарда
Шрифт:
С нетерпением ждали брат с сестрой знака посланного ими носильщика, потому что Неферт страшно ослабела и могла каждую секунду лишиться чувств. Бент-Анат, поддерживая Неферт, чувствовала, как вся она дрожит мелкой дрожью.
Наконец, носильщик подал им условленный знак, скромная, но быстрая лодка, которой обычно пользовались только для охоты, скользнула к пристани. Рамери велел одному из гребцов подать ему весло и подтянул лодку поближе к мосткам.
В эту минуту подошел начальник стражи и крикнул:
– Это последняя лодка перед переправой бога!
Бент-Анат поспешила к пристани, увлекая за собой бессильно
– Назад, сволочь! Сначала переправимся мы. Стражники не стали ему препятствовать: они слишком хорошо знали жестокий нрав махора. А Паакер вложил два пальца в рот, и пронзительный свист прорезал ночную мглу. Тотчас послышались удары весел, и махор крикнул своим матросам:
– Оттолкните эту лодку в сторону! Пусть они обождут. На огромной барке махора было гораздо больше гребцов, чем на жалкой лодчонке наших путешественников.
– Живо в лодку! – крикнул Рамери.
Бент-Анат снова поспешила вперед. Она молчала, так как не могла назвать себя при всех. Паакер заступил ей дорогу.
– Вы что, не слышали, сволочи? – крикнул он. – Ждите, пока мы не отчалим! Эй, рабы, отведите-ка челнок этих людей в сторону!
Бент-Анат почувствовала, как кровь стынет у нее в жилах. Вслед за грубым окриком Паакера на пристани поднялась перебранка, причем голос Рамери звучал громче всех. Паакер не унимался.
– Эта дрянь еще сопротивляется! – орал он. – Я проучу их! Сюда, Дешер! Возьми эту женщину и парня!
На его зов с лаем бросился огромный рыжий пес, повсюду сопровождавший Паакера.
Неферт испуганно вскрикнула, но собака сразу узнала ее и с радостным лаем начала к ней ласкаться.
Паакер, который тем временем успел спуститься к барке, обернулся, и, с удивлением увидав, как его пес ползает у ног Неферт, которая в наряде мальчика была неузнаваема, бросился назад и заревел:
– Я научу тебя, как ядом или колдовством портить мне собаку!
Схватив плеть, он изо всех сил хлестнул по плечам супругу Мена. Неферт пронзительно вскрикнула и упала на мостки. Еще один взмах плети, и ее конец просвистел у самой щеки бедной женщины – Бент-Анат успела отвести удар.
От ужаса, отвращения и гнева она не могла вымолвить ни слова. Но Рамери услыхал отчаянный вопль Неферт и в два прыжка очутился около женщин.
– Трусливый негодяй! – воскликнул он и замахнулся веслом, которое держал в руках. Привычный к битвам Паакер не дрогнул и крикнул собаке с каким-то особенным присвистом:
– Хватай его, Дешер!
Пес бросился на Рамери, но юноша не растерялся – еще ребенком он нередко бывал с отцом на охоте – и нанес разъяренному животному такой сильный удар по морде, что пес захрипел и покатился по мосткам.
Паакер, считавший эту собаку самым верным своим другом, никогда не разлучался с ней и брал ее во все свои походы. Теперь, увидев, как она корчится у его ног, он пришел в неистовую ярость и, высоко подняв плеть, бросился на юношу. Но Рамери и тут не оробел. Возбужденный событиями этого вечера, исполненный боевого духа своих предков, выведенный из себя грубостью махора, оскорбившего женщин, защищать которых было его долгом, юноша чувствовал в себе достаточно сил, чтобы справиться с любым обидчиком. Он ударил Паакера веслом по руке и выбил у него плеть. Паакер взревел от боли и схватился другой рукой за кинжал.
Тогда Бент-Анат не выдержала и, бросившись между Паакером и Рамери, второй раз за эту ночь назвала свое имя, теперь уже – вместе с именем брата. Она приказала Паакеру остановить своих матросов, отвела в лодку Неферт, которая так и осталась неузнанной, села туда вместе с Рамери, и вскоре они благополучно высадились у самого дворца. А Паакеру и его матери Сетхем пришлось еще долго ждать на пристани. Это для нее он вызвал свою нильскую барку; сидя в своих носилках неподалеку от пристани, Сетхем наблюдала всю эту бурную сцену, правда, так и не разобрав слов и не узнав действующих лиц.
Собака Паакера издохла, боль в руке не давала ему покоя, а в сердце его кипело бешенство.
– Рамсесово отродье! – злобно рычал он. – Искатели приключений! Я с ними еще рассчитаюсь. Мена и Рамсес – одна шайка. Я обоих их принесу в жертву!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Паакер решил отправить труп своего пса в Кинополь – в город, где собаку считали священным животным, – чтобы там его набальзамировали и похоронили. Когда барка, увозившая его мать и труп собаки, отчалила наконец от пристани, сам он направился к Дому Сети. В ночь после праздника там обычно устраивали большое пиршество для знатных жрецов некрополя и фиванских храмов, а также для прибывших на торжество посланцев из других номов и избранных сановников.
Некогда отец его, если только он был в Фивах, неизменно присутствовал на этом пиршестве. Сам же Паакер сегодня впервые удостоился такой великой чести. Многие добивались приглашения – этого знака высшего отличия, и Паакер, как дал ему вчера понять Амени, должен быть благодарен за честь самому везиру.
Мать перевязала ему руку, пораненную Рамери. Рука сильно болела, но Паакер ни за что не согласился бы пропустить пиршество в Доме Сети, хотя шел туда не без страха. По древности и знатности род его не уступал другим знатным родам Египта, – более того, по чистоте крови он не уступал самому фараону, и все же Паакер никогда не чувствовал себя свободно в обществе вельмож.
Жрецом он не был, хотя и носил звание писца. Он был воином, но не стоял в одном ряду с героями армии фараона. Он был воспитан в духе строгой верности долгу и ревностно исполнял свое дело, но его житейские привычки резко отличались от условностей, принятых в том обществе, украшением которого был его отец, человек отважный и великодушный.
Паакер не был скуп. Он не дорожил унаследованными от отца сокровищами, и щедрость, как видно, не была ему чужда. Однако грубость его души ярче проявлялась именно тогда, когда Паакер бывал щедр, потому что он не уставал потом упрекать в неблагодарности людей, им облагодетельствованных. К тому же он считал, что щедрость дает ему право грубо обращаться с этими людьми и требовать от них чего угодно. Тем самым лучшие порывы Паакера приносили ему скорее врагов, чем друзей.