Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
негодяе, который вверг меня в непосильную скорбь и тем привел к краю
могилы, вспоминать о нем с милосердием и спокойствием — выше моих
возможностей. Если вам ведомо нечто такое, что может смирить мое негодование,
будьте великодушны и откройте мне это; если нет — представьте моим мыслям
только те образы, что могут изгнать из них образ злодея, чьи преступления
вы не в силах передо мною оправдать, и не усугубляйте страдания, которых
даже
— Это и есть мое единственное желание, сударыня, — ответил он. — Я не
стал бы испытывать глубины ваших ран, даже для того, чтобы исцелить их.
Если опыт страдания должен предшествовать чувству, поверьте, мой опыт
дает мне возможность сочувствовать вам. И все же я обязан примирить свой че-
ловеческий долг с долгом священника и, утешая несчастную, оправдать
невиновного, хотя все богатство мира не соблазнило бы меня укрывать вину.
Достанет ли у вас мужества выслушать письмо, данное мне в надежде на
нынешнюю возможность?
Я сдержала себя и дала ему знак читать.
«Какими словами, несчастнейшая и обездоленнейшая из женщин, может
жалкий безумец, разрушивший, сам того не сознавая, Ваш мир и покой, как и
свой собственный, смягчить гнев, который сама мысль писать Вам должна
вызвать? Увы, поверженный во прах горем, ужасом, отчаянием, всеми
мучительными чувствами (лишь вину я исключаю), он наказан страшнее, чем даже
злоба могла бы того пожелать.
Переполнив меру моих страданий, до меня дошло известие, что удар,
сгубивший самую дорогую надежду души моей, сокрушил Вашу жизнь, что даже
в беспамятстве и бреду Вы проклинаете меня и готовы унести в могилу
непримиримую ненависть. Если возвратившееся сознание даст Вам возможность
прочесть или выслушать эти искренние строки, продиктованные разбитым
сердцем, явите ему, сударыня, молю вас, позднюю милость оправдания. Во
имя незапятнанной души дорогого утраченного ангела, которого Вы
лишились из-за моей роковой любви, выслушайте, пожалейте и, если можете,
простите меня... Можете ли Вы хоть на миг поверить, что я посягнул на жизнь,
драгоценную для меня не менее, чем для Вас?
Порочная женщина, с которой судьба, в наказание за все мои грехи,
соединила меня, непостижимым образом проникла в те замыслы, которые я
полагал ни для кого не доступными, и, предвидя в осуществлении их свой позор и
гибель, прибегла к чудовищному средству, чтобы спасти себя от них. Уже
знакомая с ядом и смертью, среди служанок моей дорогой утраченной
возлюбленной она нашла корыстную душу, и та помогла ей удалить моего ангела
из этого мира. Нет нужды говорить, какую ненависть, какое презрение и
отвращение вызывает у меня это чудовище. Я отдаю ее на Ваш суд и не желаю
скрываться от него сам, если Вы по-прежнему считаете меня виновным.
Последние слова умирающего святого не могут быть пламеннее и
искреннее тех, что я произношу сейчас. О, постарайтесь же вернуться к жизни,
сударыня, не отягчайте моей измученной души сознанием, что я сократил дни
Ваши, не оставляйте меня жить под бременем Вашего проклятия!»
Увы, к чему были эти поздние уверения? Когда ядро пробивает грудь, не
все ли равно, откуда оно летит?
Я не могла, однако, отказать в доверии этому письму и, виня себя за то,
что не была, возможно, справедлива к писавшему, искупила свою
несправедливость, простив его.
Человеческую природу, которая всегда враждебна разрушению, нетрудно
возвратить к состоянию медлительного страдания, но измученная душа не
способна восстанавливать свои силы.
Деятельные устремления, некогда поддерживавшие меня, исчезли навсегда.
Достойный священнослужитель, о котором я упоминала, продолжал свое
попечение надо мною и благочестивыми утешениями старался
противодействовать апатии, в которую я все глубже погружалась. Но кто может исцелить
сердце, сокрушенное столь многими печалями? То, что оно поистине было
сокрушено, служило мне единственным утешением. Я обводила мир
затуманенным взглядом, не находя в нем ничего, на чем взгляд пожелал бы
остановиться, и Де Вир направил мой взгляд к Небесам: он убеждал меня помнить, что
мое сокровище лишь временно разлучено со мною, а не отторгнуто от меня
навсегда, что каждый проходящий день приближает меня к обретению его.
Для гнусной женщины, которая, к погибели своей души, загубила
единственную отраду моей, я не решилась изобрести наказание — я не посмела
довериться себе в столь опасном желании. Нет, я предоставила ее воле Бога, закон
которого она преступила, и Он даже в этом мире устрашающе покарал ее.
Благочестивый Де Вир, сохранив и возвратив мне мои драгоценности, явил
безупречную честность своей натуры, и я выразила ему свою признательность
способом, который должен был тронуть его сердце и упрочить его состояние.
Я решила удалиться во Францию, где могла бы, по крайней мере, умереть
спокойно, и умоляла его отправиться вместе со мной. Не желая немедленно