Убежище
Шрифт:
Миа обратила внимание на часто встречающееся толкование символа, противоречившее ее личному восприятию. Речь шла о понятии бесконечности. Уроборос трактовался как символ цикличности времени и природы, бесконечности Вселенной, вечного повторения гибели мира и нового сотворения, умирания и нового рождения, изначальности всего сущего. Она опять взяла фотокопию с почти пасторальным изображением уроборос в саду с херувимом в центре кольца, образованного туловищем змеи.
Миа стала рассматривать рисунок с точки зрения только что прочитанного. Нет, здесь определенно что-то не так. Она мысленно вернулась к обсуждению с Корбеном возможных мотивов хакима. Внешний вид символа не вызывал никаких зловещих ассоциаций, но ведь это не обязательно. Взять хотя бы свастику. На Востоке она еще с древнейших времен олицетворяла удачу и счастье. Но Гитлер увидел в ней свое и превратил в совершенно противоположную по смыслу эмблему — эмблему зла. Может, то же самое происходит
Группа существовала в X веке, вспомнила Миа и вернулась к ноутбуку. Она стала просматривать список ученых того времени. Первыми на экране появились имена самых выдающихся ученых — Авиценны, Джабир ибн Хайян. Миа переходила от одного сайта к другому, отбирая интересующие ее факты, то и дело обращаясь за справками к «Британнике».
Сидя перед светящимся дисплеем и просматривая различные материалы, Миа чувствовала себя как рыба в воде, настолько привычным для нее было это занятие. Но чем дальше, тем беспокойнее становилось у нее на душе. Она так и не находила ничего, что могло бы пролить свет на вещь, за которой алчно охотился хаким.
И вовсе не потому, что во времена «Братьев непорочности» в этом регионе наблюдался недостаток великих умов. Она ознакомилась с двумя биографиями Эль-Фараби, признанным вторым после Аристотеля великим ученым за научные и философские идеи, подарившие ему звание Второго Учителя. Прочла про Эль-Рази, ученого, ставшего известного европейцам гораздо позднее под именем Разеса — отца изобретения, которое мы называем гипсом. Эль-Рази уже в X веке использовал его для сращивания костей после переломов. И про Эль-Бируки, много путешествовавшего по Востоку и написавшего солидные труды о сиамских близнецах. Хотя Миа больше заинтересовала личность Ибн Сина, или Авиценны, как его стали называть на Западе. Самый авторитетный физик своего времени, Авиценна уже в возрасте восемнадцати лет стал выдающимся философом и известным поэтом. К двадцати одному году он написал длинный, очень серьезный трактат обо всех науках, известных в то время. Он отличался от своих предшественников глубоким интересом к потенциальным возможностям химических веществ лечить болезни людей, для чего тщательно изучал такие заболевания, как туберкулез и диабет. А его гениальное творение «Канон врачебной науки», состоявшее из четырнадцати томов, оказалось настолько прогрессивным и авторитетным, что ссылки на него можно было найти во всех европейских учебниках по медицине вплоть до XVII века — то есть спустя пять веков после его сочинения.
Все эти ученые достигли огромных успехов во многих областях науки. Они изучали анатомию человеческого тела, определяли различные болезни и предлагали способы их лечения. Но ни одного из них ничто не связывало с уроборос, и в их трудах она не нашла ни единого намека на злой умысел. Они стремились лишь к овладению силами природы в интересах человека.
Если хотите, эти ученые философы мечтали об улучшении человечества, а не о его уничтожении.
Она вернулась к фотографиям подземной камеры с вырезанным на стене символом уроборос и попыталась взглянуть на него свежим взглядом, но не нашла ничего предосудительного и зловещего. Тогда она заглянула в лист, на котором Эвелин набросала план подземных помещений и указала, что было найдено в каждом из них. Среди обнаруженных вещей не оказалось ни костей человеческого скелета, ни следов крови, ни режущих инструментов, ни жертвенных алтарей. Казалось, Эвелин пришла к такому же заключению, потому что под чертежом ее характерным почерком было написано «Убежище» и стоял еще один вопросительный знак.
Убежище от чего? От кого или от чего скрывались те люди?
Аккумулятор в ноутбуке сел, и одновременно Миа охватила невероятная усталость. Положив папку на место, она побрела в спальню и рухнула в постель.
На сей раз она почти сразу начала погружаться в сон, но полноценному отдыху угрожала помешать назойливая мысль — о древнем ужасе, возрождающемся в бесконечном хаосе современного мира, предвещанным навязчивым образом пожирающей свой хвост змеи, которая неумолимо пробиралась в самые дальние тайники ее сознания.
Глава 32
Париж, октябрь 1756 года
Мнимый граф безучастно бродил по огромному бальному залу дворца Тюильри среди пестрой толпы гостей в маскарадных костюмах. От духоты и оглушительного шума у него разболелась голова, глаза резало от ослепительных вспышек вращающихся фейерверков, блеска бриллиантов, причудливых костюмов экзотических животных.
В такие вечера им с новой силой овладевала тоска по Востоку, который он вынужденно покинул много лет назад.
Утомленным взглядом он обвел суетливую толпу, всем своим существом ощущая себя самозванцем. На него таращились стеклянные глаза звериных морд из папье-маше, за которыми виднелись пудреные парики. Высокие перья назойливо лезли в лицо. Веселье было в самом разгаре. Куда бы он ни повернулся, повсюду взгляд слепили жемчуга и бриллианты, отражая блеск сотен свечей, заливающих расплавленным воском роскошные ковры. Не в первый раз он вынужден был присутствовать на балу и с горечью предвидел длинную вереницу вечеров, подобных этому костюмированному «балу в джунглях», где аристократы выставляют напоказ безвкусную пышность своих туалетов, ведутся пустые светские разговоры и царят разнузданные нравы. Увы, балы составляли неотъемлемую часть той новой жизни, которую он сам себе создал, и его присутствие ожидалось — и даже с интересом и нетерпением — на всех светских мероприятиях. И главное — на этом его мучения не заканчивались. После бала, в каком бы парижском салоне он ни появился, ему поневоле приходилось выслушивать нескончаемые разговоры о том, как прошел вечер, кто привлек самое большое внимание гостей, чей туалет оказался самым эффектным, не говоря уже про сплетни о чьих-то любовных интрижках, что ему особенно претило.
Такова была его вынужденная расплата за доступ в высшее общество, необходимое ему для завершения своего дела, хотя с каждым годом надежда на успех становилась все более призрачной и отдаленной.
Воистину, возложенная им на себя миссия оказалась чрезмерно тяжкой.
Как и сейчас, он частенько ловил себя на том, что пытается вспомнить, кто он такой на самом деле, как здесь оказался, в чем заключается смысл его жизни.
И не всегда с легкостью отвечал на мучительные вопросы.
Все чаще он замечал, что ему становится трудно не потерять свое «я» в очередной вымышленной личности. Искушение подстерегало его на каждом шагу. На улицах ему ежедневно встречались нищие и бедняки. Любой из них с радостью отдал бы отсечь себе руку в обмен на роскошную жизнь, которой он наслаждался — как им казалось. Не пора ли положить конец изматывающей борьбе, стольким годам скрытной и одинокой жизни, с горечью спрашивал он себя. Его одолевало желание оставить поиски, отречься от обета, отказаться от миссии, давным-давно возложенной на него в грязной тюремной камере Томара, воспользоваться материальными благами своего положения, устроить себе дом и провести остаток дней в спокойном комфорте, а главное, как обычный, нормальный человек.
С каждым днем ему все труднее было преодолевать это искушение.
Он не сразу оказался в Париже.
В Неаполе ему удалось ускользнуть от ди Сангро, но он знал — он нигде не найдет покоя, тем более в Италии, ведь его противник не уймется, пока не найдет его. Он видел это по горящим алчным огнем глазам князя, отлично понимая: у того достаточно богатства и власти, чтобы его выследить. И он принялся запутывать следы. В какой бы город он ни прибыл, он представлялся под очередным вымышленным именем и титулом и, перебираясь в другое место, оставлял после себя искусно сфабрикованные слухи о происхождении и путешествиях обладателя мифического имени.
По пути в этот замечательный город он старательно сеял семена обмана в Пизе, в Милане и в Орлеане, присваивая себе различные имена — граф Белламар, маркиз д’Аймар, шевалье Шёнинг. В будущем люди будут связывать с ним еще больше имен — одни оправданно, другие ошибочно. Однако сей час он уютно устроился в парижских апартаментах и в свое вновь изобретенной персоне — под именем графа Сен-Жермена.
Париж устраивал графа как нельзя больше. Огромный, шумный и оживленный город, самый густонаселенный в Европе, привлекал к себе множество путешественников и искателей приключений. В многочисленном потоке приезжих его появление прошло незамеченным. Здесь он надеялся встретиться с другими путешественниками, которые, как и он, бывали на Востоке и могли наткнуться на образ «пожирающего свой хвост». В городе велись оживленные научные диспуты, он являлся сокровищницей знаний — в его библиотеках хранились несметные коллекции древних рукописей и книг, включая те, которые представляли для него особый интерес: рукописи, вывезенные с Востока во время Крестовых походов или конфискованные после запрещения деятельности тамплиеров почти пять веков назад. Он надеялся найти в них недостающую часть головоломки, на разгадывание которой он обрек себя столько лет назад.