Убить Бенду
Шрифт:
– Что вам, юноша? – брезгливо спрашивает доктор, выпрямляясь. В руках он держит вышитое полотенце. – Это подойдет? – спрашивает у старух.
– Не смейте! – кричит Бенда, делая шаг вперед, но сзади набегают стражники, наваливаются, кидают на пол, пинают, крутят руки и вытаскивают на лестницу. Как Бенда ни сопротивляется, через минуту стражники выбрасывают Бенду на улицу. Доктор, пожав плечами, кидает старухам полотенце.
Подъезжает скрипучая телега, запряженная парой кляч. На передке рядом с возницей сидит вертлявый гробовщик. Когда телега останавливается, гробовщик соскакивает с нее, суетясь, помогает
Бенду окружают солдаты. Подталкивая остриями пик в спину, ведут на площадь. Там собралась толпа, она волнуется. Люди расступаются, кто-то клянет Бенду, кто-то благословляет. От сильного запаха чеснока тяжело дышать. В сопровождении солдат Бенда проходит к центру площади. Вокруг наспех сколоченного сарая пустое пространство. Низкое длинное строение обложено вязанками хвороста, изнутри слышны голоса. «Мама!» – кричит в сарае детский голос. Стоящая неподалеку простоволосая женщина падает на мостовую и бьется головой о камни. Люди пытаются ее поднять, но она вырывается, кидается на стражников, которые сдерживают толпу. Женщину отбрасывают, и она затихает, глядя на Бенду.
Юлий не отрываясь смотрел в окно. Мама Ло подошла, постояла у него за спиной, утирая глаза передником.
– Как же это они мальчонку, а? Не пожалели сироту! Куда ж он теперь? Выгнали из дома, ты подумай. А еще эти власти кругом кричат о своей заботе о горожанах. Да в гробу мы видели такую заботу!
Мама Ло в сердцах сплюнула, попала на стол. Спохватившись, стерла передником плевок и пошла на кухню, покачивая телесами и вздыхая на ходу. Юлий хмуро следил за происходящим на улице.
Телега тронулась, скрипя. Гробы покачивались, гробовщик крутился на передке, то придерживал гроб, то трогал возницу, взглядом умоляя его ехать осторожнее. Невозмутимый стражник на козлах не отвечал и ничего не предпринимал, чтобы изменить манеру езды. Впрочем, клячи тащились так медленно, что телегу, наверное, и ползущий младенец обогнал бы без труда.
Бенда идет рядом, положив руку на край гроба. Лица родителей желтоватые, кожа твердая и чуть прозрачная, будто растекшийся воск недавно погасшей свечи. И еще они чужие, совершенно чужие, как будто это совсем другие люди лежат, скрестив руки на груди, и поверх горла каждого – белое, вышитое матерью полотенце.
Старейшина в длинном черном одеянии, на шее золотая цепь с медальоном, знаком власти. Он что-то тихо рассказывает Бенде. Народ окружил их, женщины смотрят с безумной надеждой, большая часть мужчин – с мрачной обреченностью. У многих в сарае дети, родители, жены, мужья, братья и сестры. Из обложенного вязанками строения несутся молитвы, крики, плач.
– Черная смерть прошла по нашему городу лет двадцать назад, а несколько дней назад появиласьснова. Многие в ужасе бежали. Те, кто выжил тогда, собрали всех больных. Если ты можешь вылечить их, не подходя к сараю, так сделай это. Если нет – подожги дрова.
– Там живые!
– Зачумленные, колдун, зачумленные...
Юлий шел за телегой до самой церкви, следил издалека, как снимали и заносили внутрь гробы. На паперти показался священник и увел, обняв за плечи, Бенду. Нищий стремглав помчался в логово.
Кривой лежал на кровати, скрестив ноги в ботинках поверх атласного покрывала, и смотрел в потолок. Он был мрачен. Обычно, когда главарь находился в подобном расположении духа, все старались держаться от него подальше. Тем более что Юлий не пришел ночью, не появился утром...
Мальчик вбежал в комнату и закричал:
– Я нашел, я нашел его!
– Как? – Кривой скинул ноги с кровати, приподнялся на локте.
Юлий изобразил радость:
– Колдуна! Я его видел!
Кривой сел.
– Тот самый, што ль? Точно? Где?
– Как вас вижу!
– Так идем, што ль?
– Подождите, я хоть поем, а то умаялся, бегаючи по городу. Не торопитесь, он никуда не уйдет. И вообще не спешите, время терпит. Как только будет пора, я скажу. Где там мой пирог?
Поздний вечер. В церкви темно, только перед распятием да у изголовья двух гробов горят свечи. Бенда стоит на коленях, к нему подходит отец Август:
– Церковь закрывается, сын мой. Тебе надо идти.
– Некуда, – говорит Бенда, не поднимая головы.
– Соседи, родственники? Нет? Тогда я запру тебя тут. Бенда, настали те пасмурные дни, о которых я говорил. Пришла пора светить самому!
Бенда молчит. Затем встает и шатаясь бредет к выходу. Священник идет следом. У выхода он кивает церковному сторожу и тот, брякая ключами, плетется внутрь закрывать тяжелые створки. Кругом мертвая тишина, белая луна стоит над крышами.
– Бенда, подожди, куда же ты?! Пойдем ко мне. Или постучись в монастырь, они примут...
Глядя вслед удаляющейся черной фигуре, патер вздыхает. Ни одно сказанное им сегодня слово не было услышано, не дошло до запертой горем души. А чем еще он, священник, может помочь?
Ноги сами идут знакомым путем. Ставни заперты, одна половина улицы освещена месяцем, другая погружена в тень. Шаги отзываются эхом. Около дома Бенда останавливается. Встает, прислонившись спиной к стене.
Окно трактира распахивается, от него по мостовой протягивается желтая полоса. Подняв свечу, хозяйка высовывается по пояс, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь.
– Бенда, это ты? Я тебя целый вечер жду, все думаю, куда ж ты запропастился. Тебе ж идти некуда, небось? Заходи, мальчик, не торчи на улице! Переночуй хоть.
Бенда отрывается от стены, делает три шага – и ничком падает в открывшуюся дверь. Мама Ло, всплеснув руками, хватает Бенду за плечи, втягивает в зал. Из кухни выходит служанка, бросается на помощь.
– Что с ним? – спрашивает она. – Обморок, что ль?
Вдвоем женщины затаскивают бесчувственное тело внутрь. Толстуха запирает дверь на засов, командует: