Убить Бенду
Шрифт:
– Воду холодную в тазу, вина полстакана, да хоть хлеба принеси, небось парень весь день не емши!
Начинаются хлопоты.
Проснулась вторая служанка. Пока первая бегала за вином и едой, вторая девушка под присмотром Мамы Ло положила Бенде на лоб смоченную в холодной воде тряпку.
Бенда открывает глаза, бессмысленно смотрит вокруг – и женщины уже втроем хлопочут и суетятся, мешая друг другу. Когда попытка накормить не удалась, служанки, следуя указаниям хозяйки, помогли Бенде подняться и отвели на второй этаж. Положили в
Бенда лежит, глядя в потолок, пока огонь, мигнув, не гаснет. Постепенно темнота в комнате сливается с тьмой внутри, и Бенда соскальзывает в забытье, в сон без видений, в тревожное временное небытие.
Везде горят, очищая воздух, костры, дым иногда застилает сарай, щиплет глаза. Из улиц вокруг площади слышны крики, визгливый лай, жалобное мяуканье: жители истребляют кошек и собак. Почти нестерпимо пахнет чесноком. Ветер приносит запах можжевельника. Столпившиеся вокруг плачут, потому что Бенда молчит.
– Если умеешь, убей их... быстро, – просит старейшина. – У меня там... внучка. Три года.
Бенда поворачивается к строению.
Когда Бенда приходит в себя, рядом сидит Мама Ло. Глаза у сердобольной толстухи красные, лоснящиеся щеки мокры, она тихо всхлипывает, утирая глаза то рукавом, то передником.
Бенда долго смотрит на нее, как будто не узнавая. Затем, с трудом шевеля высохшими губами, спрашивает:
– Почему?..
Мама Ло хватает со стола стакан и сует Бенде:
– Выпей, бедняжечка. Горе-то... А почему – что говорить? Господь дал, Господь взял...
Бенда пытается сесть, и трактирщица бросается помогать, поднимает подушку, подкладывая ее под спину Бенде.
– И кто?
– Ну кто, кто, кому это надо? Бандиты какие-нибудь, воры, грабители, мало ли лихого люда вокруг... – говоря это, Мама Ло смущается, потому что она хоть и не знает, но очень подозревает, кто тут поработал. Недаром ведь Кривой так смотрел вчера на дом булочника. Что же сосед такого сделал, что сказал, если мирный, в общем-то, Аласт...
– Вы знаете.
– Да откуда же, откуда же? – мечется трактирщица, однако не выдерживает и, заливаясь слезами, рассказывает. Не все, а то, что видела вчера. Не то, что Кривой ее давний приятель, не то, что она сбывает краденное им и его бандой. А как вошел он вчера, хлопнул дверью так, что дом задрожал, и посмотрел на нее так, что сердце ухнуло в пятки, предчувствуя беду, да там и осталось и до сих пор все еще там, и разрывается от жалости к сиротинушке...
– Эй, мамаша! – раздается снизу зычный голос.
Толстуха становится бледнее своего передника.
– Это он!
– Он?
Мама Ло подхватила юбки и со всей скоростью, на которую была способна, кинулась в зал.
Кривой стоял, облокотясь на стойку.
– Где колдун? Наверху?
Толстуха всплеснула руками:
– Аласт, ты чего? Креста на тебе нет, ты чего, пожалей мальчика!
Бандит отлепился от стойки, чтобы двинуться к лестнице.
– Ты што, старуха, не бу же ж я его резать. Тока погрим. Пива пока принесь, туда, в угол.
Из угла помахал Юлий. Он сидел за столбом, чтобы его не было видно с лестницы, и мелко дрожал в предвкушении. Мама Ло подошла к нему. Мальчик спросил тихо:
– Вы сказали колдуну, что это Кривой?
– Я? Да ни в жисть! – забожилась трактирщица.
Юлий вздохнул с удовлетворением.
Кривой постучался, хотя дверь была приоткрыта. Никто не ответил. Кривой толкнул дверь и вошел, выкатив грудь.
Бенда стоит, держась за стол, и не отрываясь смотрит на вошедшего.
Кривой плотно закрывает за собой дверь, поворачивается к Бенде.
– Слыша, што вы, господин колдун, всякие болезни лечите, э? Даж странные, э? Хе-хе. Дак я по этому поводу. А? Подлечиться бы мне. Господин колдун!
Бенда смотрит.
Огонь поднялся не сразу. Дым проник сквозь широкие щели между досками, и крики усилились. Заплакали дети, их плач подхватили женщины в сарае и на площади. В спину по-прежнему тыкались острия пик. Толпа волновалась.
– Солдаты постараются сдержать людей, а ты потом беги скорее в ту улицу и прячься в порту. Тебя закидают камнями, – шепчет старейшина.
Бенда не слышит.
–Штой-то ты молчаливый какой, э? – Кривой встал перед Бендой, набычившись, уперев руки в бока. – Чего, лечить бум? Э, грить умешь, голуба? – Бандит тоже внимательно рассматривает бледное строгое лицо Бенды. – Слышь? Колдануть можь? Болезня у мине, слышь, э?
Налетел ветер, раздул пламя. В толпе завыли. Между досками высунулась маленькая ручка, потянулась наружу. «Мама, мама!» – звали дети.
Бенда молчит.
Кривой начинает сердиться. Хмуря светлые брови, он шарит по поясу, но, сдержавшись, убирает руки от ножа, скрытого полой голубого кафтана.
– Слышь, колдун? Я же ж к те лечиться прише. Заплачу хорошо, не сомневайся, но ежли што, так и это, ножом по горлу. Ты мине гордость не строй, слышь? Э, глухой, што ль? Я сказа – болезня у мине, хрен кривой, поэл? Ты на морду мою не глядь с презреньем, а сюды глядь! – Кривой приспустил штаны, обнажив возбужденный корень жизни. – Вишь? Дак штоб прямой бы! А? Сдела, голуба, а за мной дело не станет...