Убить Герострата
Шрифт:
– Давай, - невесело усмехнулась я.
– Ты его любишь?
– Кого?
– Да хоть кого-нибудь?
Я задумалась. По поводу Корнилова это уже спрашивал Антон, и я ему толком так и не ответила, потому что сама не знала. А вот что касается самого Антона… Пожалуй, примерно, то же. Только там – “уже”, а здесь – “еще”.
Все это я попыталась объяснить Пете – коряво и косноязычно.
– Хочешь мнение независимого эксперта?
– Я могла поклясться, что он улыбается. – Это скоро пройдет.
– Что именно?
– Да твой Андрюша. И пройдет в тот момент,
– А с чего это ты, Петенька, такой умный? – от растерянности я не могла придумать ничего лучшего, как съехидничать.
– Помнишь Швейка? Аналогичная история была со мной, когда я служил в 91-ом пехотном полку в Ческе Будейовице.
– С тобой или со Швейком?
– Не знаю как со Швейком, а со мной была. Рассказать в назидание?
– Расскажи.
– До армии у меня была девушка по имени Соня. Как водится, собирались пожениться. А потом я попал в плен. Мы стояли под Владиком. Владикавказом. Пошли с пацанами на базар. Сзади стукнули по башке, мешок натянули и увезли. Представь свинарник. Вместо пола – частая сетка, под ней – яма. Сверху – свиньи, визжат, гадят. А снизу – мы четверо. Дали нам мобильник – домой позвонить. Выкуп назначили – по двадцать тысяч зеленых на нос, можно сказать, по-божески. А мы все из бедных семей, какой тут выкуп. Ну и поехало. Издевались по-черному. В день давали кувшин воды и буханку хлеба на всех. Одного парня кастрировали. Он очень красивый был – высокий, светловолосый, голубоглазый, типичный такой русский Иван. Другому голову отрубили, на спор: получится с одного удара кинжалом или нет. Так вот, я сидел в этой вонючей яме и думал о Соньке. Все время. Чтобы не сойти с ума.
– А она вышла замуж за другого?
– Если б вышла, я, наверно, понял бы. Нет, она просто надо мной посмеялась и выгнала. Очень все было некрасиво. Лучше обойтись без подробностей. Но я, как последний идиот, ходил за ней хвостом и пытался напомнить, как хорошо нам было раньше. Вспомнишь – вздрогнешь. А потом Владимыч взял меня к себе на работу, и я познакомился с Машей. Ей тогда только пятнадцать исполнилось. А мне – двадцать один.
– Дальше можешь не рассказывать. Ты влюбился в Машу, но потихоньку страдал по Соне. Кстати, я слышала, что Антон обещал с тобой сделать, если ты будешь к Маше клеиться.
– Он боится, что я…
– Поматросишь и бросишь?
– Типа того. Только зря боится.
– Ох, Петя, Петя, - произнесла я голосом умудренной опытом клуши, - она ведь еще маленькая девчонка. Наверно, избалованная.
– Ну, моим родителям по семнадцать было, когда я родился. Да и не избалованная она. Не думай, что я всю жизнь буду на дядю горбатится. Я, между прочим, на юридическом учусь заочно.
– Ага, ага! Потом тестюшка тебя пристроит на теплое местечко в свой банк, сделает компаньоном.
– Ох, до чего ж ты, Алка, противная! Не дай Бог ты моей тещей станешь.
– Для этого нужно двойное чудо. Мне пока никто предложений на эту тему не делал. Но если уж это случится, пеняй на себя. Загрызу!
– Ладно, грызун, пошли спать. Или ты хочешь грозу дождаться? Замерзнешь.
Действительно посвежело. Я провела ладонью по своему предплечьюе, ощетинившемуся мурашками.
– Не думай ни о чем, - посоветовал Петя, спускаясь с крыльца. – Все устаканится. Вот поймаем заразу Ленку, узнаем, зачем ей все это понадобилось, и будем жить-поживать, добра наживать.
Дом был погружен во тьму. Ни лампочка у двери, ни маленькое бра на лестничной площадке не горели. Странно. Кто же их выключил? На ощупь я добралась до лестницы, вскарабкалась наверх, крепко держась за перила. Где-то рядом скрипнула половица.
Я обернулась, вглядываясь в темноту. Хотя глаза уже немного привыкли к мраку, я не увидела, а, скорее, почувствовала, что рядом кто-то есть. По спине побежали не мурашки, а целые термиты. Сердце выдало барабанную дробь.
– Кто здесь? – глупо прошептала я и тут же поняла, что темнота в углу – теплая, дышащая, живая. Кто-то стоит там и ждет. Меня?
Я сделала шаг назад. Потом еще один шаг. А потом – наступила на край своего длинного пеньюара. В одно мгновенье перед глазами пронеслась жуткая картина: я падаю вниз, пересчитывая каждую из двадцати ступенек лестницы. Но этого не произошло.
Сильные руки подхватили меня, и я почувствовала чьи-то губы на своих губах. Что было дальше? Что-то дикое подняло и закружило меня, как порыв ветра – опавшие листья. Я не представляла, что может быть – так! Так горячо, так ослепительно, вне времени и вне пространства. Мы – кто?
– стали древним Океаном, опоясывающим Землю. Океаном, который берет свое начало в неизведанных далях Вселенной, вздымает свои волны, а потом теряются в нигде. Мы стали темным предгрозовым небом, и поэтому не было ничего удивительного в том, что ослепительная молния распорола мир и ушла во вздрагивающую от наслаждения Землю… Кажется, я кричала и царапала чью-то спину в тот миг, когда мое тело в сладкой и томительной муке мельчайшими атомами разлеталось по Вселенной.
Я не знала, с кем я. Конечно, я могла догадаться. Но я не хотела этого.
* * *
– Милая моя, любимая, счастье мое, - шептал, задыхаясь, Антон.
И я вздохнула… с облегчением. Даже если больше в моей жизни не будет ни одного мужчины, даже если отныне всю мою личную жизнь будут составлять сплетни, анекдоты и эротические фильмы, все равно – то, что я испытала сейчас, уже никогда не позволит думать о своей женской доле как о чем-то неудавшемся.
Но Антон понял мой вздох по-своему. Я не видела его лица, однако вполне могла его представить. Ни слова ни говоря, он оттолкнул меня, встал и ушел в свою комнату. А я пошла к себе и долго-долго плакала в подушку.
Утром я решила не выходить из комнаты. Из зеркала на меня смотрел кошмарный гоблин с заплывшими глазами и распухшим носом. Не помогали ни холодная вода, ни массаж, ни пудра.
С улицы донесся пронзительный Катин голос. Она вопила на Спрайта, который навалил кучу прямо на дорожке, и на Гену, который эту самую кучу не почесался убрать.