Убить Горби
Шрифт:
– Отлично, Борис, спасибо! Несмотря на возраст, я в хорошей форме. Не хочу, как у нас говорят, сидеть в углу и пускать слюни.
– Это мне по душе.
– Я даже решил заняться экстремальными видами спорта, например, попрыгать с парашютом. У вас же, мой дорогой друг, экстремальности хватает в жизни.
– Это вы верно подметили. Но ваша поддержка и в дни переворота и, я надеюсь, в будущем, для нас очень важна.
– Борис, это именно вы были на передовой, стояли на баррикадах, а мы лишь дистанционно поддержали вас. Хочу сообщить вам, что ставки ваши здесь чрезвычайно выросли. Можно сказать, до небес. Вы проявили уважение к закону, отстояли демократические принципы. Мои поздравления!
Слушая Буша, Ельцин не совсем понимал, к чему тот клонит.
– Вы вернули Горбачева невредимым, – продолжал американец. – Вы восстановили его на посту. Вы завоевали тем самым множество друзей в мире. Мы поддерживаем вас в этом, восхищаемся вашим благородством. Позвольте дать вам дружеский совет: отдохните хоть немного, поспите…
«Понятно все, – подумал Борис Николаевич. – Дудки! Один уже отдохнул в Крыму. Мне пока рановато».
– Спасибо вам, господин президент. Вашу моральную поддержку молодой российской демократии трудно переоценить. Надеюсь, отношения между Россией и США ждет счастливое будущее, – ответил он Бушу.
Обменявшись еще несколькими общими фразами с американским лидером и пожелав тому напоследок всерьез подумать, стоит ли подвергать свою жизнь и здоровье риску, занимаясь парашютным спортом, Ельцин с ним попрощался.
Он сидел в просторном кабинете в Белом доме. С улицы доносился шум митинга, звуки музыки. Хотя на дворе был канун осени, из открытого окна почему-то пахнуло весной.
В дверь постучали, и в кабинет вошел шеф охраны Коржаков.
– Чего, Саш? – поинтересовался Ельцин.
– Бурбулис просил передать проекты указов, – Коржаков положил на стол объемистую папку.
– Посмотрим сейчас… – Ельцин взял папку, открыл ее и углубился в изучение бумаг. – Понятно… Пусть меня с Геной соединят.
Через минуту Бурбулис был на линии.
– Ты понимаешь, я тут с Бушем говорил, – сообщил Ельцин. – Мы эти бумаги должны публиковать, если я их подпишу?
– Безусловно, Борис Николаевич, – ответил Бурбулис. – Новости, как минимум, должны появиться в свободном доступе.
– А подождать нельзя? Это, понимаешь, некоторым образом вступает в противоречие… Мы договорились с Горбачевым.
– Борис Николаевич, действовать надо решительно, пока они не опомнились.
– Гена, получается, мы тащим одеяло на себя, а республики, глядя на Россию, последуют примеру. К чему это приведет? Не время сейчас. Двадцать четвертого планируется встреча руководителей девяти республик, мы тоже присоединимся, будем обсуждать дальнейшие экономические связи. Короче, Гена, я подумаю. Все.
Ельцин еще раз открыл папку. В ней лежали проекты указов о передаче компании «Останкино» в ведение РСФСР, о реорганизации Телеграфного агентства Советского Союза и передаче его в ведомство Минпечати России. Наконец, самое важное: Указ «Об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР».
«Да, – подумал Ельцин, – а вот это уже конкретный гвоздь в крышку гроба для Союза».
Зазвонил телефон.
– Борис Николаевич, – сообщил помощник, – на связи Михаил Сергеевич Горбачев.
– Соединяйте…
Голос Горбачева звучал бодро и весело:
– Привет, Борис Николаевич! Хочу выразить тебе слова признательности и благодарности. Мужеством твоим восхищен и удивлен приятно. Руцкому, конечно, отдельное спасибо.
– Это наш долг – демократию защищать, Михаил Сергеевич. Вы начали, мы – продолжим.
На линии повисла тягостная пауза. Горбачев кашлянул в трубку.
– Нам надо сплоченнее и быстрее идти по пути радикальных реформ. Через два дня у меня будут Кравчук, Дементей, Каримов, Назарбаев, другие товарищи. Вы подтягивайтесь тоже, Борис Николаевич. Поговорим, обменяемся, назначим дату подписания Союзного договора, – проговорил Горбачев, правда, теперь в тоне его уже не было того оптимизма, как в самом начале беседы.
– Зайдем, Михаил Сергеевич, – ответил Ельцин. – Вы помощникам сообщите, где заседание, договорились?
И опять неловкая пауза и долгое молчание. Однако самообладания Горбачеву было не занимать.
– Борис Николаевич, – наконец сказал Горбачев, – есть силы, которые и без ГКЧП раскачивают лодку… Нам с вами надо очень ответственно подойти… Да и не только нам. Украина, Казахстан, Белоруссия – оплот единства государства. Даже американцы, да и Коль со мной говорил, все высказываются в пользу сохранения Союза, понимая, какими последствиями может обернуться иной сценарий. Вам там подсовывают всякие указы, но ведь это нелегитимные действия. Нельзя забирать полномочия явочным порядком. Говорят, люди в кожанках ходят по Останкино и на Пятницкой, в Гостелерадио, берут власть в свои руки от имени РСФСР. Это, скажу я вам, методы времен продразверстки. Вы их там как-то остепените, но действуйте твердо, чтобы на корню пресекать.
– Я разберусь, Михаил Сергеевич. – пообещал Ельцин, попутно удивившись осведомленности президента. – Это все творчество масс. Стихия. Уляжется потихоньку. И торопиться, конечно, не будем. Посоветуемся, определимся, что российское будет, что к центру отойдет.
Закончив с Горбачевым, Ельцин вернулся к папке с проектами указов, вновь открыл ее и немедленно все подписал.
Глава двадцатая. ВАШИНГТОН, ЗА ДВА МЕСЯЦА ДО ПЕРЕВОРОТА
Рис Эрлих уже несколько раз встречался с Майклом Бернсом, доверенным лицом пула самых консервативных сенаторов Америки, однако ни Павел Семенов, заслуживший доверие добросовестной работой на Эрлиха, ни даже Савелий Романченко, будущий зять начальника, до подобных бесед не допускались. Это казалось странным: раньше Эрлих всегда брал русских консультантов на все важные встречи, проводившиеся в рамках деятельности его фонда.
Наши разведчики понимали: речь идет о чем-то чрезвычайно серьезном. Неспроста, возвращаясь с этих встреч в офис, Эрлих отказывался от бесед, предпочитая работать с документами в своем кабинете в полном одиночестве. Как говорят в Америке – something was cooking.
Однажды, когда Романченко и Семенов уже готовы были решить, что вышли из доверия руководителя антисоветского фонда, что пора менять направление деятельности или же возвращаться на родину, Рис пригласил их к себе домой. Они сочли это хорошим знаком, поскольку в последнее время он редко бывал столь демократичен.