Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде
Шрифт:
– Ну вот, что я вам говорил! – ликующе воскликнул Одиль, поднимаясь в купе, чтобы сесть на свою лавку. – Всё устроено, друзья! Мы совершенно свободны!
– Что устроено? Кто свободен? – недоумевающе покосился на него Дарнувиль.
Мария едва удержалась от смеха, глядя на тщетную попытку славного якобинца сохранить хорошую мину при плохой игре. Впрочем, надутый от важности молодец ни секунды не допускал мысли, что потерпел фиаско. Не известно, о чём он говорил с офицером и до чего они договорились, но то, что его задержали в караульне, было вполне очевидно, как и то, что вызволением своим он обязан пришедшей ему на помощь умной спутнице. Но какова гражданка Прекорбен! Мария снова вспомнила предостережение бродяги Флоримона; эта женщина и впрямь способна на многое.
Как
Уже давно проехали Паси-сюр-Эр, миновали границу департамента Эр и подбирались к Боньеру, а неутомимый хвастун всё продолжал рассыпаться перед пассажирами, рассказывая, какого страху нагнал он на караульных, которые и вправду были федералистами, но искусно притворялись честными гражданами, и если бы ещё немного, то он окончательно сорвал бы с них маски. При этом его приятель покатывался от смеха, старушка Дофен осеняла себя крестным знамением, гражданка Прекорбен снисходительно улыбалась, а Мария зевала от скуки.
Наконец молодец обратил внимание, что из всех присутствующих только наша героиня не слушает его и даже вовсе отвернулась в сторону.
– И всё это я сделал ради нашей очаровательной спутницы, – добавил Одиль, – оберегать спокойствие которой меня призывает мой долг и память о нашем счастливом детстве.
Корде не отвечала.
– Слышите ли вы меня, милая Мари? – опять потянулся он через старушку Дофен и дотронулся рукой до её плеча. – Ради вас, ради вашего отца, уважаемого гражданина Рише, признательность которого я надеюсь заслужить, я готов вступить в сражение хоть с сотней обидчиков и супостатов.
– Э-ге-ге! – весело воскликнул его приятель Дарнувиль. – Сдаётся мне, Жозеф, ты собираешься сделать предложение.
– Да, собираюсь, – отвечал Одиль запальчиво. – И я честно признаюсь здесь, перед всеми вами, что совершенно покорён красотою Мари Рише, которая одна стоит сотни прекрасных барышень.
Трудно передать, что случилось с нашей героиней при этих словах. Сначала она вспыхнула и залилась красной краской, как мак. В эту минуту, кажется, она готова была провалиться сквозь землю. Впрочем, это продолжалось недолго. Всё ещё не оборачиваясь к непрошеному ухажёру, она встряхнулась и овладела собою.
– И охота вам так глупо шутить, гражданин. Или, быть может, вы хотите посмеяться надо мной?
– Ничуть! – заверил повеса, торжественно прикладывая ладонь к груди. – С самого детства, с тех самых памятных и счастливых дней, проведённых с вами в вашем имении близ Эвреси, я не встречал девушки более прекрасной чем вы! Можете мне поверить, ибо я немало побродил по свету и бывал в разных местностях. Нигде, уверяю вас, я не видел столь одухотворённого и благородного лица, как у вас, столь восхитительного телосложения и столь прекрасных форм…
Молодца явно понесло, и нашей героине пришлось прервать его неумеренное словоизвержение:
– Остановитесь, ради бога, и перестаньте молоть чушь.
Восторгаясь красотой своей спутницы, Одиль не подозревал, что наступает на острые грабли. Мария не терпела подобных комплиментов, подозревая их неискренность. Ещё в монастырском пансионе окружающие убедили её, что она вовсе не красавица и ей не стоит тягаться с героинями любовных романов. Её продолговатое лицо с массивной нижней челюстью, тонкие губы, раздвоенный подбородок, свидетельствующие, бесспорно, о сильном характере, никак не соответствовали эталонам женской красоты. Телом она была дородна и кряжиста, как всякая породистая нормандка, и знать не хотела, что такое диета. Всё же в обществе крестьянских девиц она казалась худощавой, а в обществе аристократических дамочек – напротив, слишком полноватой. Словом, «ни рыба ни мясо», как охарактеризовала её однажды мадам Бретвиль, вообще не стеснявшаяся в подобного рода выражениях.
Начиная лет с тринадцати Мария не выносила, чтобы обсуждали её внешность. Казалось, она вовсе не заботится о своей привлекательности. Никто не видел, чтобы она прихорашивалась перед зеркалом, как это делали её подруги по два часа в день. Её близкие не помнили, чтобы она когда-нибудь пудрилась, подводила тушью глаза или красила губы. С течением времени она убедила себя, что рождена вовсе не для того, чтобы привлекать мужчин, и настоящая сила её не в приятной наружности, но в пылком сердце и несгибаемой воле.
– Как можно считать чушью те глубокие чувства, которые вы посеяли во мне? – надулся между тем Одиль, обиженный словами Марии. – Неужели вы сомневаетесь в моей почтительности к вам и в моём уважении к вашему благородному семейству? Я уже не говорю о том, что тем самым вы перечёркиваете всё бывшее между нами. О, как это жестоко с вашей стороны, милая Мари! Это несправедливо не только по отношению ко мне, но и по отношению к вашему отцу, добродетельному гражданину Рише, который дружил с моим отцом, и, несомненно, толковал с ним о нашем браке.
– Я устала вам повторять, – повысила голос Мария, – что мой отец не Рише, и я не та, за кого вы меня принимаете. Прошу вас поскорее одуматься и освободиться от ваших нелепых фантазий.
Повышая голос и выражаясь со всей решительностью, наша героиня надеялась остудить пыл чересчур разошедшегося фата. Этот самодовольный болтун давно уже действовал ей на нервы. Самым досадным было то, что никто из спутников не спешил прийти ей на помощь. Приятель Одиля целиком был на стороне друга, гражданка Прекорбен не вмешивалась в происходящее из каких-то своих собственных соображений, а старушка Дофен и её юный внучок, – одна в силу преклонных лет, другой из робости, – оставались сторонними зрителями.
Впрочем, что могла ожидать наша героиня, отправляясь в путешествие без надлежащего сопровождения и покровительства? Добро ещё, попались эти, хотя и развязные, но, в сущности, беззлобные юнцы, неспособные, по-видимому, на откровенное насилие, воздействовать на которых можно было и словом. С одиноко путешествующими девицами, бывало, обращались и похуже.
Эта женщина, про которую говорили, что она очень красива, вовсе не была таковой. Лицо её было скорее мясистым, чем свежим, она была лишена грации и нечистоплотна, как почти все философы и умники женского пола. Её лицо было грубо, дерзко, безобразно и красно. Её дородности, молодости и вида знаменитости ('evidence fameuse) было достаточно, чтобы её сочли красивой во время допроса. Впрочем, это замечание становится совершенно бесполезным, если сказать о главном: вся красота этой женщины мгновенно пропадала, когда она цеплялась за жизнь и дрожала перед смертью.
Шарлотте Корде было двадцать пять лет, то есть, по нашим понятиям, она была почти старой девой, в особенности если принять во внимание её мужеподобные манеры и мальчишеское сложение.
41
Фабр д'Эглантин (Fabre d'Eglantine) Филипп (1750–1794) – бывший провинциальный актёр и автор комедий, ставший затем членом Якобинского клуба и клуба Кордельеров. Будучи другом Дантона, заведовал канцелярией в его министерстве. В сентябре 1792 г. избран депутатом Конвента от Парижа, стал автором республиканского календаря, введённого в октябре 1793 г. В январе 1794 г. был арестован по делу Ост-Индийской компании, осуждён на процессе дантонистов и гильотинирован.
42
Впервые эта статья была опубликована 19 июля 1793 г. в Бюллетене Революционного Трибунала, затем, по постановлению Коммуны Парижа, размножена и разостлана по народным обществам.