Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

Деревенский Борис Георгиевич

Как бы то ни было, первая победа, пусть и не полная, была ими всё же одержана. Город Кан очистился от проклятых аристократов, а в церкви Сен-Жан вновь воцарился конституционный священник (Мария Корде жила напротив этой церкви и прекрасно видела всё происходившее). Теперь на очереди была департаментская администрация, всё это время тайно интриговавшая против истинных патриотов и жаловавшаяся на них в Париж. Революционеры готовились к новым боям.

Из всех народных обществ в лидеры выбились каработы, – лихие парни с городских окраин, гудевшие ещё вчера в кабаках и трактирах, а ныне заседающие в большом зале с колоннами, имеющие собственную

форму, оружие и знаки отличия. На их знамени было написано: «Исполнение закона или…», и ниже красовалось изображение человеческого черепа со скрещёнными костями в обрамлении языков пламени. «…Или смерть», – хотели сказать отважные каработы, подчёркивая свой патриотизм, но на деле получилось нечто пиратское.

Новый 92-й год был во всех отношениях выдающимся. Если до сих пор провинциальный город плёлся в хвосте событий, лишь дублируя то, что происходит в столице, то теперь, набравшись опыта, он стал даже опережать Революцию. В Париже ещё только готовились свергать королевскую власть, а в Кане уже вовсю шли аресты, хватали «приспешников венценосного тирана», участников широкого и разветвлённого роялистского заговора. Все аристократы, избежавшие суда в ноябре прошлого года, оказались в застенках того же городского замка.

Но главный удар был нанесён теперь не по ним. Под усиленным конвоем каработы отправили в темницу строптивого прокурора Байё, а заодно перетряхнули всю департаментскую директорию и ввели в неё людей, преданных Революции. Именно в те дни Бугон-Лонгре, до этого незаметный секретарь администрации, пересел в кресло генерального прокурора-синдика. Каработы немедленно создали собственный революционный трибунал, который должен был судить строго и беспристрастно, не давая никакого спуску заговорщикам. Теперь арестованным не могли помочь ни Париж, ни сам Господь Бог.

Впрочем, по-настоящему поработать трибуналу не пришлось. Вскоре пронёсся слух, что в тюрьмах готовится восстание, что из окрестных лесов выбрались разбойничьи шайки, угрожающие городу, а на Шербурском побережье вот-вот высадятся англичане. Все были чрезвычайно напуганы, по улицам бегали ошалелые люди, призывающие вооружаться, – для этого сломали замки арсенала и растащили его содержимое, – по всем дорогам выставили пикеты, в крепости свернули судопроизводство и немедленно казнили Байё и прочих сидящих там «врагов народа».

Спустя немного разбойники действительно появились, только они не выползли из густых лесов и не вырвались из тюремных застенков, а оказались всё теми же местными жителями, вооружившимися за счёт того же арсенала. Теперь редко какая ночь обходилась без происшествий. То грабили какой-либо состоятельный дом, то разворовывали какую-нибудь лавку или склад. От богачей перешли к людям умеренного достатка, а от них – к простым прохожим на улице. С наступлением темноты рекомендовалось не покидать пределы города, а в нём самом – передвигаться с величайшей опаской.

До самого июня 93-го года, до прибытия жирондистских вождей, Кан представлял собою глухую крепость на осадном положении. И только перед взорами столичных гостей, не желая ударить лицом в грязь, город стряхнул с себя тяжёлые путы, быстренько начистил мундир и обязал всех своих граждан радушно улыбаться и выказывать хорошие манеры.

Оттого-то сегодня ярко блистало солнце, прохожие на улице галантно раскланивались, приглашали в гости, оживлённо обсуждали новости и хвалили друг друга за патриотизм.

Кан. 5 часов

пополудни

Возвращаясь с парада, Мария и Роза миновали казармы и оказались в секции Равенства, обнимающей обширный квартал Сен-Жан, в те времена называемый ещё островом Сен-Жан, поскольку его со всех сторон омывала речная вода. По пути подруги несколько раз наталкивались на какую-нибудь весёлую группу мужчин и женщин, зазывающую их в свою компанию. Мария вежливо отклоняла приглашения. Что же касается Розы, то ей не терпелось обсудить наедине с подругой ужасно интересное сообщение о её встрече с красавцем Барбару. Подходящим местом для такого разговора был уютный дворик отеля Добиньи на улице Сен-Жан, где в тени роскошных вязов пустовала одна деревянная скамеечка, на которую Роза торжественно усадила свою спутницу.

– А теперь, Мари, давай, рассказывай, что ты делала в Интендантстве. Я сгораю от желания всё знать. Что у тебя с Барбару?

– Ровным счётом ничего. Я приходила по делу.

– По какому делу?

– Это пока секрет, и я не хотела бы, чтобы в городе толковали об этом. – Мария встретила горящие глаза подруги и, подумав, добавила: – Так и быть, тебе я скажу, но с условием, что ты будешь держать язык за зубами.

– О, ведь ты знаешь, какая я скрытная! – воскликнула Роза и произнесла самые страшные клятвы, какие знала.

– Так вот, слушай, – сказала Мария. – В сущности, это не моё дело, а дело Александрины Форбен. Я тебе о ней рассказывала: это родственница покойной матушки Бельзунс, которая была настоятельней нашего монастыря. Два года тому назад Александрина выехала с родителями в Швейцарию. В прошлом месяце я получила от неё письмо, полное слёз, в котором она жалуется на нехватку всего самого необходимого. Они живут там в ужасной нищете и считают каждый ливр. А ведь у Александрины как у канониссы была неплохая пенсия, но наши окружные чиновники отменили её, объявив её эмигранткой-роялисткой. Вот я и ходила к представителям посоветоваться, что можно сделать для семьи Форбен, и нельзя ли вернуть эту пенсию. Ведь Форбены никогда не выступали против Революции, и уехали в Швейцарию единственно потому, что отец Александрины нуждался в лечении на водах.

Мария перевела дух и посмотрела на Розу. Та придвинулась поближе и доверительно спросила:

– А ты не пробовала поговорить об этом деле с Бугоном? Ведь он как-никак прокурор. Он тебе не откажет.

– Нет, к Бугону я не обращалась.

– Понимаю, – кивнула Роза. – Рассказывай дальше.

– Ну, так вот, – продолжала Мария, – я и пошла в Интендантство. Меня сопровождал Леклерк, управляющий моей кузины, очень воспитанный молодой человек. Он вырос в её поместье и теперь ведёт её счета. Впрочем, в дело своё я его не посвящала, а только попросила меня сопровождать, чтобы потом не было кривотолков. Придя, мы спросили, кто сегодня принимает посетителей, и узнали, что это Барбару. Тогда я вошла в зал для приёмов: там сидели Петион, Бюзо, Валади и ещё кто-то, но они тотчас же вышли, оставив меня наедине с Барбару. Когда я показала ему письма Александрины, он воскликнул, что хорошо знает семейство Форбен ещё по тем временам, когда оно проживало в Авиньоне. Оказывается, мать Александрины дружила с его матерью! Так мы разговорились и беседовали примерно полчаса или больше, а Леклерк оставался в коридоре. Барбару обещал помочь в деле Александрины. Я поблагодарила его и ушла. Вот и всё.