Убить некроманта
Шрифт:
Покой могил я тут больше не тревожил — мне пока было ни к чему. Мои гвардейцы сопровождали меня с опущенными забралами и поднимали их только по приказу. Поэтому на юге обо мне говорили… ну, не запредельно плохо говорили.
Король безобразен, суров, нелюдим, его охраняют монстры, но если его землям угрожает опасность, он хоть сам ад позовёт на помощь, чтобы покончить с супостатом. Когда я это случайно слышал, мне почти польстило.
Да у меня тут — ха-ха — даже были женщины! Светские вертушки, которым показалось любопытно узнать, так ли устроены страшные короли, как и все прочие мужчины, — или просто разок согреть мне ложе, чтобы потом хвастать подружкам. В каком-то смысле, каждая из них была слабым раствором Беатрисы. Я честно попробовал трижды или четырежды развлечься задиранием юбок, как местные весёлые сеньоры, но это всякий раз так усиливало тоску, что пришлось отказаться от этой затеи. Приятно, когда рядом с тобой — живое существо. Но я обнаглел за последнее время: мне уже хотелось больше, чем просто живого тепла. Мне хотелось как минимум абсолютной преданности Нарцисса, а лучше — дружеского союза Магдалы. Разглядывая женщин, я невольно искал восхитительный взгляд честного бойца, как у Магдалы. Смешно. Этого как раз и нельзя было заполучить — ни за деньги, ни за титулы.
Герцог Карл, губернатор возвращённых земель, громила, развратник, интриган и патриот, в то время всячески показывал мне, как он любит своего короля и как восхищается всем, что я делаю. Рвался меня развлекать, устраивал охоты и балы, пытался угощать меня здешними деликатесами, винами и девками — по собственному разумению. Прислуживал, как камергер, — намекал, что мечтает быть другом короля.
Уже.
Иногда он был мне мил, иногда — смешон, иногда раздражал. И никогда не поднимался выше доверенного слуги. У меня нет друзей по разумению живых. Я не принимаю дружбы по их разумению. Герцог Карл говорил, что «святая дружба» между мужчинами, как будто, предусматривает некое равенство, не учитывающее различий статуса, силы и крови. Я просто не могу это принять. У меня среди человеческих мужчин были и, вероятно, будут слуги или наперсники — те, кто подо мной по определению. Я — король. Кто мне может быть равен?
Магдала.
В какой-то степени — Оскар. Он — Князь Сумерек, его титул высок, кровь достаточно чиста, а услуги наставника неоценимы. В какой-то степени — в гораздо меньшей степени — его младшие, существа, полные свободы и Сумерек, хотя и они смотрят на меня снизу вверх. Но больше, даже отчасти — никто. Фамильярность мне по-прежнему претила. Мне казались смешными или противными разбитные южане, в обнимку жрущие вино и делящие гулящих девок на двоих. Я чувствовал наивную ложь в этих отношениях.
Из-за герцога Карла я задался странным вопросом. Возможна ли вообще эта «святая дружба» без лжи? Могут ли мужчины чувствовать к кому-то влечение без любви и без нужды, да ещё и как к равному себе? И могут ли быть равны двое — не выясняя, кто из них выше? И зачем оно нужно, это влечение?
Я этого так и не понял. И герцог Карл уж конечно не стал моим другом. И все эти натужные попытки доставить удовольствие моему августейшему телу изрядно меня утомили.
Хотя грех жаловаться — всё равно хорошее выдалось лето. В столицу я собрался только к октябрю, когда в провинциях всё пришло в порядок.
Меня провожали как-то даже и грустно…
Помнится, день, когда я вернулся в столицу, задался блестящий и хрустящий, как золотая парча.
С утра чуточку подморозило; деревья стояли рыжие, а солнце — розовое. Дорога показалась мне сущим наслаждением… А столица была такая же, как всегда.
На меня глазели. Кошмарные слухи за полгода дошли и сюда. Плебс, похоже, просто сил не имел отказаться глазеть на своего государя, уничтожающего одним своим желанием население целых городов. Страшно, конечно, — но ведь война, всё такое, да и город был чужой: с испуганным уважением меня рассматривали. Чепчиков в воздух не бросали, но и не свистели вдогонку. Из чего я заключил, что урожай этого лета и поставки с юга несколько сгладили воспоминания мужиков о прошлогодней голодухе. Хорошо.
Во дворце с ног сбивались, готовя встречу. Желали, похоже, организовать мне такой уютный приём, чтобы у меня не возникло желания задавать неприятные вопросы. Ну-ну.
Приёмная и церемониальный зал были полным-полнешеньки — все столичные бездельники явились уверять в почтении и преданности. И у всех рожи напряжённые и перепуганные. Государь вернулся с войны! Теперь начнёт наводить дома порядок.
Я выслушал тех, кому не терпелось говорить. Вернее, не мешал им болтать языком, не слушая эту чушь, осматривался, проверял, не изменилось ли что-нибудь в столичном дворце за время моего отсутствия.
На первый взгляд всё было в порядке. Виверна благоденствовала, хотя её уже давно и не спускали с цепи. Я подумал, что не помешало бы Лапочке размять крылышки. Бернард на обеде стоял за моим креслом — никто его не видел, но я отлично ощущал его присутствие. Изложил мне свежие столичные новости: как аккуратно воровали, чтоб я не догадался, как десять раз перепроверяли отчёты и как писались от ужаса, читая письма маршала о моих военных успехах. Всё примерно так, как я себе и представлял.
Вечером я зашёл к своей девке. Боже ты мой…
Я Марианну не узнал. Толстенная бабища, поперёк себя шире: декольте размером с кресло, на нём лежит третий подбородок — и всё это затянуто в корсет, если можно назвать корсетом лошадиную попону со шнуровкой. Физиономия у неё теперь стала, как сдобная булка, глаза замаслились, а вид невероятно самодовольный. И она жевала пирожное с вишней — с подноса, на котором лежало ещё штук десять таких.
Разве что волосы у неё выглядели по-прежнему прекрасно. Даже лучше, чем раньше.
На меня она посмотрела сочувственно — легко догадаться почему. По сравнению с ней я выглядел тощим и бледным. И вообще — мелким.
Она сказала: «Здравствуйте, государь-батюшка!», облизала пальцы и начала вставать — кряхтя. А я сказал:
— Сиди, сиди, девочка, — и погладил её по чудесным косам. Вроде милых нежностей — а на самом деле перепугался, что она решит целоваться-обниматься.
Нехорошо, когда тебя тошнит в присутствии матери твоего ребёнка. Мне ещё повезло, что Марианна не слишком-то любила лапаться. Так что мы сразу перешли к официальной части.
Марианна мне всё очень обстоятельно выложила: как кормили, как поили, как слушались, как родила и какой младенчик здоровенький. А Тодд де — это не её идея. Канцлера.
Ну, погоди, думаю, сморчок. Вот напрошусь в крёстные к твоей дочери — и назову твоего внука, например, Хоздазатом. Посмотрим, что ты тогда скажешь.
Хотя какая разница, в сущности? Моё собственное имя тоже не малиновый сироп.
Жена Жака притащила младенчика. И я растерялся. Марианна с чучельниковой бабой, похоже, тоже. Им ведь полагалось бы говорить, согласно святой традиции: «Он так похож на вас, государь», но они решительно не знали, польстит мне подобное заявление или я взбешусь в ответ.